Владычица Озера
Шрифт:
«Марти Содергрен я знаю, — подумал Русти, — работал с этой красоткой не раз. Чуточку нимфоманка со склонностью к истерии, но это не страшно, пока действует ее магия. Анестезирующие, дезинфицирующие и останавливающие кровотечение чары.
Иоля. Жрица, вернее — адептка. Девушка с красотой бесхитростной и заурядной как льняное полотно, с большими, сильными крестьянскими руками. Храм позаботился о том, чтобы эти руки не калечила тяжкая и грязная изнурительная работа в поле. Но не смог скрыть происхождения девушки».
«Нет, — подумал Русти, — за нее я в принципе не
Он взглянул на рыжеволосую Шани, ловко заправляющую в закривленные иголки хирургическую нить.
«Шани. Дитя зловонных городских закоулков, попавшее в Оксенфуртский университет благодаря собственной жажде знаний и невероятным самоограничениям родителей, оплачивающих ее учебу. Жак. Франтиха. Веселый шалопай. Что она умеет? Иглы заправлять? Накладывать жгуты? Держать крючки? М-да, вопрос. А что, если она свалится в обморок, упустит крючки и рухнет носом в распоротый живот оперируемого?»
«Люди такие нежные, — подумал он. — Ведь просил же я, чтобы мне дали эльфку. Или кого-нибудь из моего народа. Так нет же. Видите ли, не доверяют.
Мне, впрочем, тоже не доверяют.
Я — низушек. Нелюдь.
Чужак!»
— Шани!
— Слушаю, господин Вандербек?
— Русти. То есть для тебя — господин Русти. Что это, Шани? И для чего оно?
— Экзаменуете, господин Русти?
— Отвечай, девушка.
— Это распатор. Для снятия надкостницы при ампутациях. Чтобы надкостница не лопалась под зубьями пилы, чтобы получить чистый и гладкий распил! Вы удовлетворены? Я угадала?
— Тише, девушка, тише.
Шани пятерней пригладила волосы.
«Интересно, — подумал он. — Нас здесь четверо медиков. И все рыжие! Фатум, что ли?»
— Прошу вас, девушки, — бросил он, — выйти из палатки.
Они вышли, хотя все три фыркнули себе под нос. Каждая по-своему.
Перед палаткой, пользуясь последними минутами сладкого безделья, сидела группа санитаров. Русти окинул их суровым взглядом, принюхался, проверяя, не успели ли уже набраться.
Кузнец, огромный парнище, пыхтел около напоминающего пыточную скамью стола, упорядочивая инструменты для вылущивания раненых из лат, кольчуг и погнутых забрал шлемов.
— Там, — начал Русти без предисловий, указывая на поле, — вот-вот начнется бойня. И тут же появятся первые раненые. Все вы знаете, что делать, каждый знает свои обязанности и свое место. Если каждый будет делать то, что делать обязан, ничего плохого случиться не может. Ясно?
Ни одна из «девушек» не ответила.
— Там, — продолжал Русти, снова указывая на поле, — каких-то сто ерундовых тысяч солдат сейчас примутся калечить, уродовать и убивать друг дружку. Весьма изысканными методами. Нас, с учетом двух других госпиталей, двенадцать медиков. Мы ни за что на свете не сумеем помочь всем пострадавшим. Даже исчезающе малому проценту требующих нашей помощи. Да этого от нас даже и не ожидают. Но мы будем лечить! Ибо это, простите за
Никто опять не ответил. Русти повернулся.
— Мы не сумеем сделать больше, чем в состоянии сделать, — сказал он тише и теплее. — Но давайте постараемся все, чтобы того, что мы сделать не сможем, было по возможности меньше.
— Двинулись, — сказал коннетабль Ян Наталис и вытер вспотевшую руку о бедро. — Ваше королевское величество, Нильфгаард двинулся. Они идут на нас!
Король Фольтест, сдерживая танцующего сивого коня в расшитой лилиями попоне, показал коннетаблю свой прекрасный, достойный красоваться на монетах профиль.
— Стало быть, надлежит принять их достойно. Милсдарь коннетабль! Господа офицеры!
— Смерть Черным! — в один голос рявкнули кондотьер Адам «Адью» Пангратт и граф де Руйтер.
Коннетабль глянул на них, потом выпрямился в седле и набрал воздуха в легкие:
— По хоругвям!
Вдали глухо гудели нильфгаардские литавры и барабаны, надрывались рожки, роги и боевые трубы. Земля, по которой разом ударили тысячи копыт, дрогнула.
— Сейчас, — проговорил Анди Бибервельт, низушек, старшина обоза, откидывая волосы с небольшого остроконечного ушка. — Вот-вот…
Тара Хильдебранд, Диди Хофмайер «Хмельник» и прочие ездовые, сбившиеся вокруг старшины, покивали головами. Они тоже слышали глухой монотонный топот копыт, долетавший из-за холмов и из-за леса. Слышали нарастающий, словно гудение шмелей, рев и глухой гул. Чувствовали, как дрожит земля. Рев и гул резко усилились, подскочили на тон выше.
— Первый залп лучников. — У Анди Бибервельта был опыт, он видел, вернее, слышал не одну битву. — Будет и второй.
Он был прав.
— Теперь-то уж сойдутся!
— Ллучч… ше зза-залеззем под ввозы, — предложил, беспокойно вертясь, Вильям Хардботтом по прозвищу Заика, — ггово-рю вввам.
Бибервельт и остальные низушки поглядели на него с сочувствием. Под телеги? Зачем? От места боя их отделяла почти четверть мили. И даже если какой-нибудь разъезд заберется сюда, к обозу, разве спасет кого-нибудь сидение под телегой?
Рев и гул нарастали.
— Все, — сказал Анди Бибервельт.
И снова оказался прав.
С расстояния в четверть мили, из-за холмов и из-за леса, сквозь рев и лязг железа о железо до обозников долетел четкий, чудовищный, вздымающий волосы на голове звук.
— Кавалерия. — Бибервельт облизнул губы. — Кавалерия напоролась на пики…
— Ттт… только, — выдавил побледневший Заика, — ннне зна… в чем у них тттам лллошади провинились… у кккурвиных ддетей!
Ярре неведомо уже который раз стер губкой написанную фразу. Прикрыл глаза, вспоминая тот день, тот миг, когда столкнулись две армии. Когда оба войска, словно разъяренные сторожевые псы, кинулись друг другу на горло, схватились в смертельной хватке.
Он искал слова, которыми можно было бы это описать.