Властелин Колец: Две Крепости (Две башни) (др. перевод)

Толкин Джон Рональд Руэл

— Слышал бы ее Саруман, он бы драпанул за сто земель, не разбирая дороги, — сказал Пин.

На Изенгард! Пусть грозен он, стеной гранитной огражден, Но мы идем крушить гранит, и Изенгард не устоит!

Длинная была песня. В ней уж и слов не стало, одни рога распевали да гремели барабаны. Шумим-гремим, идем-грядем! Я было подумал, что они так себе расшумелись, но теперь знаю: они просто так не шумят.

— Стемнело, и мы взошли на гребень над Нан-Куруниром, — продолжил Мерри. — Тогда мне впервые показалось, что за нами движется Лес. Ну, думаю, сплю и вижу онтские сны. Ан нет, Пин тоже, хоть и раззява, а чего-то такое

заметил. И оба мы здорово испугались, но в чем было дело, покамест не разгадали.

А это, оказывается, были гворны — так их онты именуют на «сокращенном языке». Древень про них вскользь упоминал, и я сообразил, что это вроде бы те же онты, только одеревенелые — во всяком случае, с виду. Стоят они там и сям, в лесу или на опушке, стоят, помалкивают и приглядывают за деревьями, а в ложбинах, что поглубже, их, наверно, скопились многие сотни.

Сила в них тайная и страшная, и они напускают вокруг себя мрак — даже не заметишь, что движутся. А они очень даже движутся, и если рассердятся, то куда как быстро. Стоишь, к примеру, глядишь, какая погода, слушаешь шорох ветра — глядь, а ты уж среди леса, и огромные деревья тянутся к тебе корнями и голыми ветвями. Речь они сохранили, бывает, говорят с онтами, — потому и зовутся гворны, как сказал Древень, — но вконец ошалели и одичали. Вот уж не приведи Фангорн с ними встретиться, если поблизости нет настоящего онта.

Ну, в общем, до полуночи мы скрывались в горах на севере Колдовской логовины — онты, а за ними тьма-тьмущая гворнов. Мы их, конечно, видеть не могли, только слышали жуткое поскрипывание и покряхтывание. Темная была ночь, облачная. А с гор они двинулись словно лавина, и ветер засвистал в Ушах. Луна из-за туч не выглядывала, и в первом часу пополуночи на Изенгард с севера надвинулся густой лес. А кругом никого-никого — ни врагов, ни друзей. Только светилось окно высоко на башне — вот и все.

Древень с товарищами подобрался поближе к большим воротам, и мы с Пином никуда не делись — сидели на плечах у Древня, и я чувствовал, как он напрягся. Но онты — они, если даже сильно волнуются, все равно очень осторожные и терпеливые. Они и застыли как статуи, тихо дышали и молча вслушивались.

Внезапно все кругом загрохотало. Завыли трубы, гул прокатился по стенам Изенгарда. Мы уж думали: все, нас заметили и сейчас начнется битва. Но не тут-то было. Просто Саруман выпустил из крепости все свое воинство. Я мало чего понимаю про войну, про эту и про любую, ничего толком не знаю про ристанийских конников, что они за люди, но ясное было дело: Саруман задумал одним махом разделаться с конунгом и его подданными. А Изенгард от кого охранять? Я видел, как они шли: орки за орками, черные стальные полчища, и верховые — на громадных волках. Потом люди, и тоже их видимо-невидимо, при свете факелов различались их лица. Вроде бы люди как люди, высокие, темноволосые — мрачные, но не злобные. Жуть-то была не в них; страшно стало, когда пошли другие — росту людского, а хари гоблинские, изжелта-серые, косоглазые. И знаете, мне припомнился тот южанин в Пригорье; тот, правда, был все же скорее человек, чем орк.

— Да, я его тоже припоминаю, — сказал Арагорн. — Мы навидались таких полуорков в Хельмовом ущелье. Теперь-то ясно, что тот южанин был шпионом Сарумана, но стакнулся ли он с Черными Всадниками или соблюл верность здешнему хозяину — кто его знает. Да и то сказать: разве их, лиходеев, разберешь, когда они служат верой и правдой, а когда плутуют и мошенничают?

— Короче говоря, набралось Сарумановой рати самое малое тысяч десять, — сказал Мерри. — Час или около того выходили они из ворот. Одни отправились к Бродам, другие — прямо на восток. Там был мост, примерно за лигу отсюда, где река глубоко уходит в каменное русло. Да вон он, что там от него осталось: если встанешь, отсюда видно. Они сипло орали песни, гоготали и галдели. Ну, подумал я, ристанийцам-то, пожалуй, худо придется. Но Древень и ухом не повел. Он сказал: «Нынче мне до

них дела нет. Я займусь Изенгардом, скалами и стенами».

В кромешной тьме много не увидишь, но мне почудилось, будто гворны помалу двинулись на юг, как только затворились ворота. Должно быть, им-то было дело до орков. А поутру они продвинулись далеко в долину: там лежало темное пятно.

Как только удалилось Саруманово воинство, настал наш черед. Древень опустил нас наземь, подошел к воротам и принялся колотить в них, вызывая Сарумана. Со стен посыпались стрелы и полетели камни. Ну, стрелы онтам нипочем: они их только язвят, будто осиные укусы. Онта можно истыкать стрелами как игольник, а он почти и не заметит. Отрава их не берет, да и кожа потолще древесной коры. Разве что если изо всех сил рубануть топором — вот топоров они не любят. Много, однако, понадобится дровосеков на одного онта, тем более что, единожды рубанув его, в живых уж точно не останешься. Онтский кулак мнет броню как жесть.

Ну и вот, обстреляли они Древня, и тот малость осердился, «поспешничать» стал — есть у него такое словечко. Как гаркнет: «Хрру-ум — ху-ум» — и, откуда ни возьмись, явилась ему на подмогу добрая дюжина онтов. А уж сердитый онт — это не шуточки. Пальцами — что рук, что ног — они, мало сказать, впиваются в камень: они его крошат что твой черствый хлеб. Представьте, что сделают со скалами лет за сто древесные корни, так вот, это делалось у нас на глазах.

Они шатали, трясли, дробили, колотили, молотили — бум-бам, тррах-кррах, — и через пять минут эти огромные ворота валялись, где сейчас, а стены они рассыпали, как кролики роют песок. Не знаю уж, что там подумал Саруман, понял ли он, какая напасть на него свалилась, но надумать он ничегошеньки не надумал. Нынче он и маг-то, видно, так себе, плохонький, но волшебство побоку, просто кишка тонка, а для храбрости ему нужны рабы в ошейниках и колеса на ремнях, извините, конечно, за красивое выражение. Да уж, не то что старина Гэндальф. Саруман небось потому и прославился, что всех облапошил, запершись в Изенгарде.

— Нет, — возразил Арагорн. — Когда-то он был достоин своей громкой славы. Велики были его познания, победительна сметка, на диво искусны руки, а главное, он имел власть над чужими умами: мудрых он уговаривал, тех, кто поглупей, запугивал. И эту власть он сохранил: во всем Средиземье немногие устоят или поставят на своем, побеседовав с Саруманом, и это даже теперь, после его поражения. Гэндальф, Элронд, пожалуй, Галадриэль, а кто еще — не знаю, даром что козни его и злодейства очевидны и несомненны.

— Онты — они устоят, — сказал Пин. — Однажды ему их удалось объехать по кривой, другой раз не удастся. Да он про них мало что понимает и очень ошибся, исключив их из расчетов. В его замыслах им места нет, а передумывать уж теперь поздно, когда они сами за ум взялись. Словом, онты пошли на приступ, остатки изенгардского гарнизона разбежались кто куда и точно крысы полезли изо всех дыр. Людей онты отловили, выспросили и отпустили; их здесь вылезло дюжины две-три, не больше. А вот из орков, крупных и мелких, вряд ли кто спасся. От онтов — может быть, но от гворнов — никак, а они тогда не все еще покинули долину, Изенгард был наглухо оцеплен.

Так вот, когда онты развалили и искрошили южные стены, а гарнизона и след простыл, откуда-то выскочил и сам Саруман. Он, верно, сшивался у ворот, провожал свое достославное воинство. Поначалу он ловко укрывался, и его не заметили. Но тучи разогнало, звезды засияли; словом, для онтов стало светло, как днем, и вдруг слышу — Скоростень кричит: «Древогуб, древогуб!» Он по натуре тихий и ласковый, Скоростень, но тем страшнее ненавидит Сарумана — его самые любимые рябины погибли под оркскими топорами. Он спрыгнул со стены у внутренних ворот и помчался по дороге к Ортханку: они, когда надо, быстрее ветра. Серенькая фигурка перебегала от столба к столбу и уже была у башенной лестницы, но еще чуть-чуть — и Скоростень сцапал бы и придушил его возле самых дверей.