Властелин Колец
Шрифт:
– Открыть именем Мордора! – произнес странно высокий и злобный голос.
От второго удара косяк лопнул, засов переломился, дверь подалась и провалилась внутрь. Черные быстро скрылись в доме.
Вдруг совсем близко в деревьях раскатился голос рога, разрывая ночь, словно вспышка на вершине горы:
ВСТАВАЙ, БЕДА! ПОЖАР! ВРАГИ! ВСТАВАЙ!
Мякуш времени не терял. Увидев, как черные тени ползут через огород, он понял, что от гибели его спасут только ноги. И он пустил их в ход со всей скоростью, на какую был способен: через черный ход, полями и огородами. Пробежав больше
БЕДА! ПОЖАР! ВСТАВАЙ!
Брендибаки трубили Баклендскую Побудку, которая последний раз звучала сто лет назад, когда в Долгую зиму замерз Брендидуин и по нему пришли белые волки.
БЕДА! ВСТАВАЙ!
Тревога распространялась. Издалека слышались ответные звуки рогов.
Черные тени бежали из дома в ночь. На порог упал хоббичий плащ. На дороге застучали копыта, и невидимые во мраке кони перешли в галоп, потом гром копыт стих. Во всей Кричьей Балке гудели рога и рожки, звенели крики, топали ноги. Но Черные Всадники, как буря, помчались к Северным Воротам. Пусть малявки трубят! Саурон с ними потом расправится. А у них новое задание: они узнали, что дом пуст и Кольцо ушло. Черные стоптали охранников у ворот и исчезли из Хоббитшира.
В ранний час ночи Фродо внезапно вырвался из глубокого сна, словно его потревожило чье-то присутствие или неожиданный звук. Он увидел, что Долгоброд в кресле насторожился; глаза скитальца отражали пламя ярко горевшего камина, но сидел он молча и неподвижно.
Фродо вскоре опять заснул. Но к нему в сон снова ворвались шумы: свист ветра и гром копыт. Ветер словно закручивался у трактира и тряс его, а в дальней дали неистово гудел рог. Фродо открыл глаза и услышал бодрый крик петуха во дворе. Долгоброд раздвинул занавески и лязгнул задвижкой, отпирая ставни. Первый серый свет утра вместе с холодным воздухом хлынул в комнату через открытое окно.
Как только Долгоброд всех поднял, они пошли вслед за ним в свои спальни и, увидев, что там делается, возблагодарили судьбу за то, что послушались его совета. Выломанные оконные рамы болтались на петлях, хлопали занавески. Постели были разбросаны, валики искромсаны, коричневый коврик разодран в клочья.
Долгоброд немедленно привел трактирщика. Заспанный и перепуганный бедняга Медовар клялся, что не смыкал глаз почти всю ночь и не слышал ни одного звука.
– За всю мою жизнь ничего подобного не случалось! – восклицал он, в ужасе всплескивая руками. – Чтобы гости не могли спать в своих постелях, чтобы пропадали такие хорошие валики! К чему мы идем?
– К мрачным временам, – сказал Долгоброд. – Но ты еще немного поживешь в мире, когда от нас избавишься. Мы немедленно уходим. Не беспокойся о завтраке: подай чего-нибудь перекусить и запить на ходу. Через несколько минут мы будем готовы.
Господин Медовар поспешил присмотреть за тем, как готовят лошадей, и принести «что-нибудь перекусить», но почти сразу вернулся в отчаянии: пони пропали! Двери конюшни оказались взломаны, в ней не было не только лошадок Мерриадока, но вообще ни одной лошади.
Фродо был совершенно подавлен. Разве не глупо надеяться дойти до Райвендела пешком, когда за ним гонятся конные враги? С таким же успехом можно отправиться на луну. Долгоброд молчал, глядя на хоббитов, словно оценивая их силу и храбрость.
– Пони не спасли бы нас от конников, – сказал он задумчиво, будто догадываясь, о чем думает Фродо. – Верхом на пони мы передвигались бы ненамного быстрее, чем пешком, во всяком случае, по тем дорогам, какими я вас поведу. Себе я не собирался брать коня. Но меня беспокоит провизия. Отсюда до самого Райвендела мы можем расчитывать лишь на то, что возьмем с собой, и надо брать с запасом, ибо в дороге могут быть задержки, обходы. Сколько вы унесете на спинах?
– Сколько надо, столько и унесем, – сказал Пипин, стараясь показать, что он на самом деле крепче, чем выглядит (и чем себя чувствует).
– Я за двоих понесу, – самоуверенно заявил Сэм.
– Вы ничем не могли бы нам помочь, господин Медовар? – спросил Фродо. – Нельзя ли достать в поселке пару пони или хотя бы одного вьючного? Нанять мы, пожалуй, не вправе, но, может быть, купим, – добавил он без уверенности, что на это хватит средств.
– Вряд ли, – уныло сказал трактирщик. – В Бригорье всего-то два-три верховых пони, они стояли у меня в конюшне и пропали. А вьючных животных бригоряне не продадут, самим нужны. И тех почти ни у кого нет. Я попробую. Сейчас подниму Боба и пошлю поспрашивать.
– Да, – неохотно произнес Долгоброд. – Надо послать, пожалуй. Боюсь, что придется нам взять хоть одного. Но тогда нечего надеяться уйти рано и незамеченными. Это все равно, что в рог трубить, возвещая о походе. Сомнений нет, все подстроено с расчетом.
– Есть капелька утешения, – сказал Мерри. – Надеюсь, даже больше капельки: можно сесть и нормально позавтракать. Пошли, Ноба отловим!
Задержались больше, чем на три часа. Ноб вернулся с докладом, что ни пони, ни лошади бригоряне ни за что не продадут, есть только одна скотинка у Билла Хвоща, которую он, может быть, согласится уступить.
– Старое изможденное животное, – сказал Боб, – но он воспользуется вашим положением и запросит втридорога – или я не знаю Хвоща.
– Билл Хвощ? – переспросил Фродо. – Нет ли тут подвоха? Мы этого пони нагрузим, а он со всей поклажей убежит к нему во двор, или поможет нас выследить, или еще что-нибудь.
– Вполне возможно, – сказал Долгоброд. – Я только не поверю, чтобы животное, избавившись от такого хозяина, побежало к нему назад. По-моему, любезный господин Хвощ просто пытается нажиться на чужом несчастье. Главная опасность тут, наверное, в том, что бедная скотина сдохнет по дороге. Но выбора нет. Сколько он просит?
Билл Хвощ потребовал двенадцать серебряных монет – действительно втрое больше, чем в этих местах мог стоить пони. Животное оказалось костлявым, изголодавшимся и унылым, но как будто подыхать пока не собиралось. Баттерс Медовар сам заплатил за него и предложил Мерри за пропавших лошадок еще восемнадцать монет. Человек он был честный и по бригорским понятиям состоятельный, но потеря тридцати серебряных монет была для него тяжким ударом, и труднее всего он перенес то, что его надул именно Билл Хвощ.