Властелин рек
Шрифт:
Казаки, приникнув к земле, словно к единственной своей спасительнице, медленно ползли к светящемуся в темноте лагерю, осторожно таща за собой пищали. Все в темных одеждах, дабы во тьме их было не разглядеть. Приподняв выпачканное грязью лицо от земли, Архип поглядел по сторонам. Да, как и условились, казаки подбирались к лагерю полукругом, постепенно окружая его. Архип уже весь взмок от натуги и страха — ежели случайно нашуметь, погибнут все — мансийцев было куда больше, чем казаков…
…Он замешкался, вздрогнул, когда по левую сторону, вспыхнув, из темноты ударили выстрелы пищалей. Поднявшись на колено, Архип прицелился и выстрелил. Плотный строй воинов, окружавших лагерь, сломался — кто-то рухнул на землю, кто-то припал на колено, снимая лук с плеча.
Когда он приподнялся снова, чтобы выстрелить еще раз, то увидел, что казаки бросились в атаку. Рыжебородый плешивый казак, пробежав немного, остановился резко, словно уперся в невидимую преграду, и рухнул лицом в траву, пораженный сразу двумя стрелами. Встав на колено, Архип вновь прицелился. Стрела, дрожа оперением, вонзилась в землю возле его ноги. Он целился в мансийского воина, что встретил налетевшего на него казака ударом копья в живот. Мансиец так яростно выдернул из чрева противника свое копье, что Архип видел, как из распоротого брюха убитого вывалился клубок блестящих внутренностей. Архип выстрелил, и воин, мотнув головой назад, опрокинулся на спину.
Битва уже кипела — казаки всей гурьбой с оголенными саблями обрушились на лагерь. На одного казака было по двое, а то и по трое мансийцев. Никита Пан на ходу уклонился от встречного удара копья и, развернувшись на месте, срубил атаковавшего его воина. Удар другого отбил саблей и, схватив его за древко копья, потянул на себя и пронзил его клинком насквозь. Казака подле него свалила с ног попавшая ему в голову стрела. Никита Пан развалил саблей еще одного стоявшего к нему боком воина, но отбить удар другого не успел — коротким уколом мансиец погрузил жало своего копья ему в горло. Пан застыл, открыв рот и выпучив глаза, словно раздавленный. Другой мансиец, подбежав, ткнул его в спину ножом и отпрыгнул в сторону, в круговерть сражения.
— Не надо! Не надо! Мама! — поодаль кричал распластанный на земле молодой низкорослый казачонок, когда мансийский воин, наступив на него ногой, безжалостно ткнул ему копьем в грудь. Другой подоспевший мансиец с размаху всадил свое копье молодцу в брюхо и провернул. Гримаса ужаса и муки легла печатью на лицо умирающего. Выстрел опрокинул одного из стоявших над ним мансийцев на землю — в десяти шагах от них с пищалью стоял Архип. Второй воин не мешкая тут же бросился с окровавленным копьем на него, и Архип, не отводя от него взгляда отбросив пустую пищаль, выхватил саблю. Он ощущал в руке непривычную тяжесть своего клинка — сказывается недавняя хворь. А воин был молодым, низкорослым, но крепким, широким в плечах, лицо его было сосредоточенным и спокойным, как у хищника на охоте. Архип крепче стиснул рукоять сабли, чуть отступил назад, не сводя глаз с направленного ему в голову жала копья.
Вскрикнув, Архип клинком сабли снизу отвел удар в сторону, и мансиец, споткнувшись, едва не упал, но удержался и что есть силы ткнул древком копья Архипа в бок. Задохнувшись от удара, Архип рухнул на землю, но успел собраться с силами, рубанул саблей по ногам наступающего на него противника, и тот, взвыв, тяжело упал рядом. Архип хотел наброситься на него, но оглушительный удар в висок, от которого он на миг потерял зрение и слух, вновь повалил его на землю, и мансиец, глухо рыча, навалился на него сверху. От него несло тяжелым духом немытого тела и вонью скота. Мансиец вцепился всей пятерней в горло Архипа, коленом прижал к земле руку с саблей. Задыхаясь, теряя последние силы, Архип пристально глядел в укрытое тьмой скуластое, невозмутимо-дикое лицо своего противника, в его узкие черные глаза, оскаленный рот. Архип свободной левой рукой тоже тянулся к его горлу, но бесполезно — силы были неравными. Новый удар обрушился на лицо Архипа, затем еще один, и еще. От каждого в глазах ярко вспыхивали звезды. Он почувствовал, как под кулаками мансийца хрустнул его нос, как рот и глотка наполнились медным привкусом крови. Еще удар. Еще. Один глаз уже перестал видеть — настолько вспухла над ним бровь. Руки
Архип не помнил, как подоспевшие казаки, отпихнув мансийца от его бездыханного тела, разрубили его саблями. Как всей гурьбой они наседали на пятящихся к городищу мансийцев, как секли изуродованное в сражении тело убитого князя Самара…
Он очнулся уже после того, как городище, потеряв в битве лучших воинов и вождя, сдалось на милость победителям, и мансийцы целовали саблю покойного Никиты Пана на верность русскому государю. Погрузив собранный ясак в струги, казаки собирались плыть дальше. Здесь, на берегу Иртыша, они похоронили павших воинов, почти половину из тех, кто остался. Опершись на палку, весь в кровоподтеках, с опухшей бровью, скрывшей левый глаз, Архип стоял над могилой и глядел на залитый кровью труп Никиты Пана. Асташка, возглавивший теперь отряд, держал его саблю, как святыню. Засыпав могилу жирной, как грязь, землей, отряд на стругах отправился дальше.
Реки становились все более широкими и могучими. На Оби навстречу им вышел кодский князек Алача, вождь хантов. Он встретил казаков с почетом.
— О вашем князе Ермаке уже ходят легенды. Говорят, он владеет оружием богов, что убивает невидимыми стрелами, — с уважением молвил Алача, сидя напротив Асташки у костра.
— Наш атаман Ермак Тимофеевич прослышал о тебе и желает дружбы с тобой, — говорил Асташка, полностью выполняя волю атамана. Он преподнес Алаче в дар одну из пищалей, тот передал Ермаку один из луков, коим владели князья из рода Алачи. Его Ермак велел поставить во главе всех племен, что покорились ему в этом походе, дабы Алача зорко следил за порядком на этих землях и был предан государю Московскому, на верность коему он целовал саблю Никиты Пана…
Струги ушли дальше, и вскоре перед ними широко раскинулась необъятная водная гладь. Здесь Иртыш соединился с Обью и вылился в могучую, похожую на океан реку. Струги встали посреди реки, такие крошечные в этой громаде, будто песчинки.
— Далее мы не пойдем, — устало молвил Асташка той горстке казаков, что осталась под его началом. — Возвращаемся в Искер. Мы совершили достаточно…
Безмолвно, без радости, измученные, поросшие бородами казаки, израненные в сражениях и переходах, взявшись за весла, разворачивали струги. Архип сидел один в двуместном струге, груженном награбленной у мансийцев добычей. Он держал в руках весла, но не греб. Казаки уплывали без него, все дальше уходя за окоем.
Ветер обдувал его суровое, покрытое кровавыми корками лицо, трепал отросшую седую бороду. Серое небо там, впереди, объединялось с серой гладью реки, словно соединяясь с ним в единое целое. Архип молча глядел на окружившую его со всех сторон пустоту, коей не видно было конца и края. Такую же пустоту видел он в своих снах во время хвори. Ныне все предстало пред ним наяву. Он один на краю вселенной, и на пути сюда он так и не нашел ничего, что могло бы заставить его жить дальше. Да, ведь именно за этим он и шел! Все пустое. А может, он еще жив только потому, что у него на шее висит этот оберег, который отдал ему перед взятием Казани покойный Добрыня? Может, ему уже давно пора было погибнуть? А может, он уже давно умер, еще там, в Орле, вместе с Белянкой?
Завывая, ветер хлестнул его по лицу, окропил водными брызгами. Взявшись крепко за весла и еще раз окинув округу воспаленными от ветра и недосыпа, оплетенными сетью морщин глазами, Архип, сгорбившись, погреб следом за уходившими казаками.
ГЛАВА 19
Богдан Вельский только лишь изредка заезжал в свои роскошные палаты, выстроенные неподалеку от имения Захарьиных, на Варварке. Когда возводили их, царский любимец ревниво глядел на дом Никиты Романовича и, кусая ус, прикидывал, насколько надобно выше выстроить свои будущие хоромы, дабы переплюнуть первого боярина на Москве! И ведь выстроил, серебра хватало с лихвой. Как не хватить, когда через руки любимца государева серебряный поток идет! Ведь для многих он и покровитель, и заступник, и проситель перед государем — все это дорого стоит! А кроме того сколь обширно разрослось его хозяйство на даренных Иоанном землях!