Властелин суда
Шрифт:
Он уронил газету на стол.
— Не знал, что «Вашингтон пост» теперь распространяет газету с курьером. Может, это только единичный случай?
Она улыбнулась и поправила прядь волос, отведя ее за ухо. На него пахнуло ее духами — аромат забивал даже аромат орхидей. Арнольд заскулил. Сунув руку в портфель, она вытащила оттуда толстый конверт из плотной бумаги и протянула ему.
— Джо сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна передать вам вот это.
Конверт был тяжелым.
— Что это?
Он поглядел ей в глаза, но если она и скрывала что-то, то делала это
Потертая картонная папка внутри потрясла его — такое мог бы ощутить отец ребенка, увидев того, кого оставил тридцать лет назад.
17
Тина поежилась, но не от ужасной картины, нарисованной Слоуном, а от регулярности того, что происходило с ним каждый день на рассвете.
— Мне так жалко тебя, Дэвид, — негромко сказала она.
— Хуже всего, — признался он, — что у меня такое чувство, будто в происходящем с нею виноват я.
— Потому что ты не можешь ей помочь?
— Не только. — Он помолчал, думая, как бы получше объяснить; он потрогал пальцем губу, прежде чем сказать: — Я чувствую себя так, словно ответственен за это.
— Тебе это только кажется, Дэвид.
— Знаю, — сказал он, мысленно следя за тем, как призрачная тень хватает за волосы женщину и отрывает ее от пола, как ее тело безжизненно свисает в его руках, как поблескивает в лунном свете полированное стальное лезвие, перед тем как мелькнуть в ночи, прорвав ее темный покров.
Она откинулась в кресле.
— Неудивительно, что ты плохо высыпаешься. Переживать каждую ночь такой ужас! Ты хоть имеешь понятие, кто эта женщина?
Вопрос смутил его.
— Ты про Эмили Скотт?
Она вытаращила глаза, и брови ее поползли вверх.
— Но ты и слова не сказал про Эмили Скотт. Так это она?
Раньше он подозревал, что это так, но теперь на прямой вопрос он не знал, что ответить.
— Мне это приходило в голову.
Тина поставила на стол полупустую бутылку.
— Могу я еще кое о чем спросить?
Он улыбнулся, зная, что она все равно спросит.
— Ну, если уж у нас вечер признаний, так давай, выкладывай.
— Что ты почувствовал, когда присяжные оправдали Пола Эббота?
— Другими словами, каково мне было, когда я спас сукина сына от уплаты кругленькой суммы, которую он, по справедливости, должен был уплатить? Может, тут и не все правильно устроено, Тина, но судить клиентов — не мое дело. Этим занимаются присяжные.
— В таком случае забудь на время о Поле Эбботе. Не думай о присяжных и о том, правильно или неправильно все устроено. Скажи только, чувствовал ли ты радость победы на этот раз?
— Куда ты клонишь?
Она сказала с шутливым упреком:
— Задавать вопросы — твоя работа. Позволь раз в жизни и мне выступить в суде. Так что же ты почувствовал?
— Трудно совсем уж отрешиться от самолюбия. Проигрывать никому не по вкусу.
— Это все слова. Ты хочешь отделаться стандартными ответами. А я хочу знать, что ты действительно чувствовал. Что
Слово повисло в воздухе, как нож гильотины над головой.
— Чего ты пытаешь меня?
— Так ощутил, да?
Он неловко покрутил головой, расправляя затекшие мускулы шеи.
— Нелегко это все, Тина, и не слишком радостно, но копаться в этом я не имею права. Как бы ни сочувствовал я той семье, мое дело — защищать клиента, нравится он мне лично или же не нравится.
Он вытер рот рукой.
— Человеку свойственно сострадание. Что и делает такие процессы особенно нелегкими для адвоката. Присяжные желают во что бы то ни стало дать возможность семье получить деньги, но это не отменяет моей задачи, для выполнения которой меня и наняли.
Перед глазами его всплыло изуродованное лицо Эмили Скотт на фотографии, прикнопленной на демонстрационной доске в зале суда. Следователь использовал эту фотографию в своих показаниях о деле, охарактеризованном им как «самый жуткий случай насилия, который он видел за все двадцать шесть лет службы». Стайнер не убрал фотографию с доски после того, как следователь окончил свое выступление. В последний день процесса в суд привели и маленького сынишку Эмили Скотт, и тот сидел в первом ряду, болтая в воздухе ножками, глядя на фотографию, по которой будет потом вспоминать свою маму. Поняв это, Слоун встал в середине выступления Стайнера, чего вообще делать не полагалось, и, пройдя к доске, убрал фотографию.
Никто не стал возражать. Ни Стайнер, ни судья.
Слоун поглядел на сидевшую через стол Тину.
— Да, — сказал он и услышал шуршанье ножа, с каким тот соскользнул по рукояти гильотины, а затем глухой стук удара. — Вину я чувствовал.
18
Паркер Медсен, стоя в своем обшитом деревянными панелями кабинете, глядел в толстое оконное стекло, потягивая чай из кружки с изображением оленя — подарок на Рождество от секретаря. Над ветвистыми гордыми рогами зверя была надпись: «Удачной охоты за прибылью». На ухоженном зеленом газоне, освещенном разбросанными по нему живописными японскими фонариками, Эксетер грыз спущенный баскетбольный мяч. Внука Медсена ждет огорчение, но собаки не в первый раз учили детей уму-разуму. Сейчас будет ему наука: не оставляй вещи где попало.
Оторвавшись от окна, Медсен подошел к светившей неярким светом зеленой с золотом настольной лампе и еще раз пробежал глазами листок в руке. Последние три зарегистрированных звонка были сделаны с интервалом в две минуты, два из них — на код района Сан-Франциско. Первый номер принадлежал юридической корпорации в Сан-Франциско, второй номер был домашний, в Пасифику, Калифорния. Звонки предназначались одному и тому же человеку — Дэвиду Аллену Слоуну.
По сведениям, полученным из судейской коллегии Сан-Франциско, Слоун служил адвокатом в корпорации «Фостер и Бейн». Юрист. Медсену это показалось примечательным. Каждый звонок оплачивался как за минуту разговора, что означало фактическое время даже меньшее, чем минута, — оставить сообщение или попросить того, кто взял трубку, перезвонить по такому-то номеру.