Влечение

За семнадцать коротких лет я видел гораздо больше горя, чем заслуживает любой человек, — а причинил еще больше. Я помню свою смерть и смерть своего брата. Меня преследует звук его последнего вздоха в болотистом лесу у Мистик-Фоллз, что в Виргинии, и вид безжизненного тела моего отца, распростертого на полу кабинета в нашем фамильном поместье Веритас. Я до сих пор ощущаю запах гари от церкви, где сожгли вампиров. Я почти чувствую на губах вкус крови, которую я выпил, и жизней, которые я

отнял, ведомый диким голодом и безразличием, сопровождающим превращение. Ну а сильнее всего меня терзает воспоминание о том мальчике, фантазере и мечтателе, которым я был когда-то. Если бы у меня было сердце, вид мерзкого создания, которым я стал, разбил бы его вдребезги.

Хотя все мое существо изменилось до неузнаваемости, мир остался прежним. Дети растут, и их круглые личики со временем вытягиваются. Юные любовники тайком улыбаются друг другу, вслух обсуждая погоду. Родители спят, пока светит луна, и просыпаются от прикосновения солнечных лучей. Они едят, работают, любят. И их сердца бьются с глухим ритмичным стуком. Бег крови завораживает меня так же, как кобру — дудочка заклинателя.

Когда-то я смеялся над хрупкостью человеческой жизни и верил, что моя Сила ставит меня выше людей. На своем примере Катерина показала мне, что время не властно над вампирами, поэтому я могу не обращать на него внимания, жить одним мгновением, наслаждаться чувственными удовольствиями, не заботясь о последствиях. В Новом Орлеане я был оглушен собственной Силой и безграничными физическими возможностями. Я разбрасывался человеческими жизнями, как будто они ничего не значили. Каждая капля теплой крови делала меня живым, сильным, бесстрашным и могущественным.

Жажда крови опьяняла. Я убил многих, и это было… обыденным. Я не помнил даже лиц своих жертв. Кроме одной.

Келли.

Ее огненные волосы, ясные зеленые глаза, нежная кожа щеки… как она стояла, уперев руки в бедра… каждая деталь отпечаталась в моем мозгу с болезненной ясностью.

Дамон, мой брат, а в прошлом и лучший друг, нанес Келли последний удар.

Превратив Дамона в вампира, я забрал его жизнь; а он забрал у меня единственное, что смог, — мою новую любовь. Келли заставила меня вспомнить, что такое быть человеком, и научила снова ценить жизнь. Ее смерть — тяжкий груз на моей совести.

Теперь моя сила стала бременем, жажда крови — проклятием, а бессмертие — тяжким крестом. Вампиры — чудовища, убийцы. Я никогда больше этого не забуду. Я не позволю чудовищу вырваться на свободу. Я всегда буду нести груз вины за то, что сотворил с братом, за выбор, который я сделал за него, я буду избегать темных путей, которые ведут его в ад. Он веселится, он живет новой жизнью, полной свободы и жестокости, но я могу только сожалеть об этом.

Прежде чем покинуть Новый Орлеан, я сразился с демоном, в которого превратился мой брат. Теперь, когда я сбежал на север, подальше от тех, кто знал меня человеком или вампиром, мне осталось бороться лишь с одним демоном. С голодом.

Я различил стук сердца — одного сердца — совсем неподалеку.

Городской шум ушел на задний план, когда этот звук позвал меня. Она отстала от своих друзей, свернув со знакомой дорожки.

Солнце садилось над Сентрал-парком, где я нашел себе приют четырнадцать долгих дней назад, когда приехал в Нью-Йорк. Все цвета этих городских джунглей стали мягче, переходя друг в друга, предметы сливались со своими тенями. Небо из оранжевого и синего стало чернильно-черным, а влажная земля окрасилась в густой охряной цвет. Мир затих, как всегда бывает в конце дня, во время смены вахт: люди и дневные создания закрывают двери, и на охоту выходят твари тьмы вроде меня.

Кольцо,

которое подарила мне Катерина, позволяло гулять в солнечном свете вместе с нормальными живыми людьми. Но испокон веков вампирам проще охотиться в те неверные часы, когда день медленно сменяется ночью. Сумерки пугают тех, кто не обладает зрением и слухом ночного хищника.

Сердцебиение начало затихать — жертва удалялась. Я в отчаянии рванулся, заставляя себя двигаться быстрее. От недостатка еды я совсем ослаб, и для охоты пришлось собрать все силы. К тому же этот лес был мне незнаком. Деревья и кусты были такими же чужими, как люди на мощеных улицах в четверти мили отсюда.

Но охотник всегда остается охотником. Я вломился в чахлый кустарник, обогнув ледяной ручей, где не было ленивых сомов, на которых я так любил смотреть ребенком. Нога соскользнула с поросшего мхом камня, и я упал в подлесок. Погоня получилась гораздо более шумной чем хотелось бы.

Обладательница сердца, которое я преследовал, знала, что за ней идет смерть. Она была совсем одна, отрезанная от общества и знающая о своей участи. Она побежала.

Интересное я, должно быть, представляю зрелище: криво подрезанные темные волосы, мертвенно-белая кожа, глаза, наливающиеся кровью по мере того, как проступала моя вампирская сущность. Я несся через лес, как дикарь, но все еще был одет в наряд, подобранный для меня Лекси, моей подругой из Нового Орлеана, только вот белый шелк рубашки обтрепался на рукавах.

Жертва набирала скорость. Но я не собирался отставать.

Жажда крови превратилась в боль — такую сильную, что я не мог больше сдерживаться. Сладкое ощущение разлилось по челюсти, и я почувствовал, как растут клыки. По мере преображения кровь в моих жилах стала заметно горячее. Чувства обострились, и я собрал все остатки вампирской Силы.

Я бросился вперед, двигаясь быстрее любого человека или животного. Инстинктом, свойственным всем живым существам, бедняжка почувствовала приближающуюся смерть и заметалась, ища защиты под деревьями. Сердце колотилось: тук-тук — тук-тук — тук-тук.

Тем, что еще осталось во мне от человека, я почувствовал стыд за свой поступок, но мне-вампиру нужна была кровь.

Последним прыжком я настиг ее — огромную прожорливую белку, которая вылезла из своей норы в поисках еды. Время замедлилось, почти остановилось, я наклонился, разорвал ей шею и запустил в нее клыки, высасывая жизнь.

Мне доводилось есть белок, когда я был человеком, и это избавило меня от чувства вины. Дома, в Мистик-Фоллз, мы с братом охотились в густых лесах, окружавших наше поместье. Большую часть года есть белок нельзя, но осенью они жиреют, а на вкус отдают орехами. Беличья кровь оказалась совсем не такой вкусной, она была вонючей и мерзкой. Это была еда — и только. Я заставил себя продолжать пить. Это была издевка, напоминание о пьянящей жидкости, текущей по человеческим венам.

С того мгновения, как Дамон убил Келли, я навсегда зарекся иметь дело с людьми. Я никогда больше не убью человека, никогда не выпью человеческой крови и никогда не полюблю человека. Каковы бы ни были мои желания, я ничего не смогу дать людям, кроме боли и смерти. Такова жизнь вампира. Такова жизнь в представлении моего брата Дамона.

В листьях вяза над головой ухнула сова. За спиной пробежал бурундук. Я опустил плечи, положив несчастную белку на землю. В ее тельце осталось так мало крови, что рана была совсем сухой, а лапки уже окоченели. Я стер с лица следы крови и шерстинки и пошел дальше в парк, оставшись наедине со своими мыслями, а вокруг меня шумел город с почти миллионным населением.