Внучка бабы Яги
Шрифт:
Поначалу я, конечно, старалась как-то соблюсти приличия — аккуратно ставила на место чужие вещи и даже не пыталась отпирать шкатулки и деревянные сундучки, установленные у стен шатра. Но своей старой дорожной сумы я нигде не находила, поэтому начинала терять терпение. Влад, неожиданно вернувшийся в свой шатер, нашел меня отчаянно скулящей по поводу обломанного ногтя. За полминуточки до этого я пробовала пострадавшими пальцами подцепить крышку самого увесистого сундука.
— Это обыск? — неприветливо спросил господарь. —
— Око за око, — подула я на руку. — Ты письмо не тебе писаное вскрыть пытался, я — твой сундук.
— Может, спросишь по-хорошему?
— Суму я свою ищу. Холщовая такая, косо выкроенная, у тебя под лежанкой в тереме валялась. Не видал?
— Как же, как же, — посветлел лицом князь. — Припоминаю…
Он нажал на незаметный глазу рычажок, и крышка сундука откинулась сама собой. В укладке обнаружились кипы каких-то бумаг, плотные денежные мешочки и моя холщовая пропажа, смотревшаяся инородно в эдаком окружении.
Я схватила свое. Влад, будто кролика за уши, вытащил два кошеля и с усмешкой протянул мне:
— Прими. За работу.
Я долго не ломалась:
— Благодарствуйте.
Прозрачная вода Серебряного озера приятно холодила ноги. Мейера сидела на берегу в полном одиночестве. Солнце давно перевалило за половину горизонта, погас обрядовый костер, врата беспомощно валялись на земле обычными палками, индрики разбрелись кто куда, занятые своими делами и заботами. Никто и не вспомнил о своей опозоренной жрице. И он тоже не вспомнил, тот, кто когда-то был для нее светом в окошке, глотком воздуха, путеводной звездой.
— Ты помнишь, как тебя звали раньше, женщина? — Шила подошел неслышно, присел рядом и точно так же, как и она, опустил в воду босые ноги.
— Нет, — смахнула набежавшую слезу мудрейшая. — Это было так давно…
— А я помню — тебя звали Айна.
— Это имя что-нибудь значило? — равнодушно спросила она.
— У любых слов есть значения.
— И что же?
— «Единственная». — Мальчишка болтнул ногой, вода помутнела. — Хорошее, сильное имя.
— Я его предала.
— Нет, просто оставила на время.
— Я не была сильной. Не была единственной, я не была даже мудрой. Все это время я делала то, что хотел от меня он. И что теперь? Одиночество и презрение. Даже ты перестал говорить со мной!
— Не плачь. — Тонкая мальчишеская рука обняла ее за плечи. — Я хотел, чтобы ты была счастлива. Помнишь, как ты в первый раз увидала своего мужа, как забилось твое сердце, как сладостно заныло внутри от предвкушения того, что уже на рассвете ты будешь принадлежать ему?
— Молодая была, — всхлипнула женщина. — Думала, весь мир смогу под себя переделать. Думала, наша любовь изменит глупые старинные обычаи, что буду для него навсегда… единственной. Я же и не отпустила тебя тогда только для того, чтоб милее ему казаться, чтоб послушание мое ему по нраву пришлось.
— Ты все еще любишь его?
— Не знаю. Еще утром я сказала бы тебе — «да». А теперь, после
— Никакого позора, — мягко засмеялся Шила. — Ты во второй раз в своей жизни вышла замуж. Причем за того самого мужчину. В чем же бесчестие? Если хочешь, можешь заставить его жить с тобой, согласно обычаю, и он покорится. Ты еще сможешь родить ему детей — моя вода помогла тебе сохранить все женские качества.
— Поздно. Я уже не люблю Сикиса.
То, что она произнесла вслух это имя, будто сбросило с ее души пудовый камень. Мейера ощутила невероятную легкость. Ей захотелось звонко расхохотаться, чтоб эхо ее смеха разнеслось по Заповедной пуще сотней серебристых колокольчиков.
— Ну вот ты и повеселела. — Шила отпустил ее плечи. — Я могу уходить.
— Нет, останься, — несмело улыбнулась мудрейшая. — Мы так давно не разговаривали…
— Мне нужно отпустить мальчика. Существование вне тела не идет ему на пользу.
— Тогда можно мне пойти с тобой?
— Ты правда хочешь этого?
— Да.
— Ты знаешь, что уже не сможешь вернуться?
— Знаю.
— А как же дети, твое племя, твой муж?
— Мои дети выросли, у них своя дорога, мой муж мне опротивел, а мое племя вполне справится без меня.
— Я хочу, чтоб ты была счастлива.
— Это возможно только с тобой.
— Как давно я этого ждал, Айна… единственная.
Шила проснулся на закате, потянулся, зевнул и резко вскочил на ноги. Около него на земле лежала Мейера. На лице мертвой колдуньи застыла счастливая улыбка.
Господарь продолжал рыться в своем сундуке с таким видом, будто давненько туда не заглядывал. До меня донесся запах засушенных роз. Влад, грустно улыбнувшись, достал на свет плотный пергаментный сверток. Хрустящие лепестки осыпались на ковер…
— Хочешь посмотреть на мою мачеху?
Я взглянула на рисунок.
— Кто художник?
— Я.
Портрет золотоволосой красавицы завораживал; казалось, он жил своей собственной жизнью. Холодное мерцание изумрудного платья подчеркивало теплый тон кожи, сияющие голубые глаза смотрели на меня с едва заметным лукавством.
— Хорошая работа, — сказала я почти равнодушно. — Ей понравилось?
— Нет. Я никому его не показывал. — Влад, кажется, слегка смутился. — Ты первая.
— Польщена. — Я отвернулась от господаря и продолжила сборы.
Денежки очутились в дорожной сумке, рядом я поставила еще одну — нажитую у индриков. Ну вот и все, я готова.
— Куда пойдешь? — Князь сосредоточенно рассматривал рисунок, видимо выискивая изъяны в своей работе. — Может, кликнем Михая, чтоб проводил?
— Сами с усами, — отмахнулась я, затягивая кушак. — Только направление покажи, мне на тракт выйти надо.
— Сейчас. — Князь свернул пергамент и вернул его на место.
Хорошо еще, не стал с пола лепестки поднимать, чтоб зазнобу свою заново присыпать. А может, он каждый раз свежими розами портрет обкладывает? Мне-то все равно. Еще не хватало в княжеских причудах разбираться.