Внук Бояна
Шрифт:
За озером стройнее запели славу Стрибогу, будто знали и давно готовились к этой торжественной встрече с богом и к такому светлому песнопению.
А густой голос жреца снова перекрыл все звуки ночи:
— Слышал ли ты, славный Стрибог, что требовал от тебя князь?
— С-с-лыш-ш-шал!
— Сотворишь ли так, отец мой, как приказывал князь? — еще настойчивее прогремел голос жреца. — Сотворишь, великий боже?
И все явно услышали низкий утробный ответ, несущийся сверху:
— Человек — слуга мой,
— Смилуйся, всеславный боже! Помоги великой княжьей думе о согласии Руси! Это я к тебе взываю, твой слуга, о повелитель!
А утробный голос гудел свое:
— Князю приказывай! Повелевай князьями, и благо будет народам, и да сгинет вражье насилие, и да воцарится истинная вера, исстари завещанная богами на веки вечные.
И опять мертвящая тишина. За озером зашевелились неслышно во тьме сероватые тени, будто вырастая из земли. Кто-то словно не выдержал, тяжко вздохнул. И тогда властный голос жреца прогрохотал:
— Великий бог не принимает желаний князя-вероотступника. Пусть сперва докажет свою приязнь древней истинной вере похвальными деяниями и служением богам истинным... Или пусть умрет в бесчестье, сгинет в неведении, или примет великую славу... Огнем да очистится! Великий Перун, ниспошли пламя твое!
Тотчас вспыхнул огонь, будто ни с чего. Мгновенно запылал костер, с треском взлетели густые искры. Из черноты выступили огненные идолы, и вода на озере словно налилась пламенем. Перед костром стоял Маркун в длинной до пят серой рубахе и, вскинув руки к небу, тихо молился. В наступившей могильной тишине вдруг надсадно прохохотал филин...
Юрко все это видел и слышал и чуть улыбался. Хитер старый жрец! Ишь как прельщает и запугивает людей! До чего таинственно, не хочешь, а поверишь в Стрибога. Но язычник не знает, что все его затейливое лукавство, все премудрости волхвования изучены еще в Киевской лавре, на уроках богословия. У всех волхвов они почти одинаковы: все тайны, вся их власть стоит на людском неведении, на внезапной необычности.
...На зорьке возвращались они домой. Вдруг грохнул гром, хлынул дождь, крупными каплями пошел бить по листьям. Лицо у Яришки просветлело, глаза как затуманились. Вскинув руки, она крикнула ввысь:
— Благодарю, могучий Стрибог! Ты являешься неверующим! На крыльях своих ты принес тучу в благостный дар. Благодарю, пресветлый Перун! Ты освятил наш поход небесной влагой! Люди со мной — дети твои, достойны твоей милости. Молю, свете светлый, вразуми их на вечно истинную веру…
Ярослав и Юрко скакали в обратный путь. Высоченные дубы сплели огромные ветви над дорогой, даже и неба не видно. Земля усыпана желудями. Вот и крутой поворот, скоро выезд в перелески. Только всадники вырвались из чащобы, как на пути их встали неведомые люди с кистенями и копьями, одетые кто во что. Они
— Стойте! Слово к князю!
Кони затоптались на месте.
Юрко выхватил меч. За спиной раздался свист. Оглянулся: там с дерев на дорогу посыпались люди, так же оружейные, одетые в разные сермяги. Навстречу вышел чернобородый в бархатном летнике муж, опоясанный мечом. Низко поклонился, опуская руку до земли.
— Слава тебе, князь, за доброе сердце, — молвил он.
— Кто ты? — грозно насупясь, крикнул Ярослав.
— Людишки мы лесные, с Вороны-реки. А я вожак, Чурын Кащеря. Со светлым словом к тебе. Ты уж не обессудь за нашу буйную дерзость.
Смутно в памяти Ярослава встало лицо молодого парня, которого он выпустил из поруба, —да, это был он, глаза такие же немигучие, как у змеи, хищные. И сам Чурын напомнил:
— Добром хочу отплатить тебе за спасение... Хотя тогда князь Роман приказал тебе выпустить меня из поруба. Он сам сказывал!
— Что ты хочешь? — Ярославу не хотелось ворошить старую историю — и тут старший брат покривил душой в свою пользу!
— Прими нас в княжение свое. Слышно, душа у тебя та же, добрая...
— Но какой я князь — владею, волостью.
— Вот и принимай наши земли задонские — будет княжество.
— От разбойного люда? На позор?
— На славу! Мы ведь не самодурью шли в леса на молодечество. Каюсь, бывало... Забежим в сельцо — отдайте по хлебине с дыма! Не погибать же нам с голоду...
— Опять говоришь обманное? — Брови князя сошлись в гневе.— Все для красного словца! Как принять вас в труженики, когда вы — тати лесные, несете поруху... А народ и без того от набегов вражьих страдает.
— Что было, того не будет! Дадим слово! Хочешь — все брошу. Построим храм — грехи замолим... Возведем в Соснове домину и клети, будем вести торг по всей окраине. Лавки откроем во всех селениях княжества твоего, бери с нас, сколь будет приказной избой положено. Лишь бы без обиды — чтоб и нам было выгодно.
— Жадобностью пылаешь?! Не за выгодой гонись, Чурын. Коли хочешь жить подобру, езжай к Епифану Донку, у него просидела.
— Помилуй, княже! Он же обещал голову мою снести!
— За негожесть и я не милую! — опять с сердцем прикрикнул Ярослав.
— Не спеши, князюшка, Ярослав Глебович... Если у князей сын идет против отца, брат на брата, так как же быть нам, простому люду?
— Следуй мудрому.
— Готовы на все, приказывай!
— Так запомни! На мельницу тебе все пути заказаны... если хочешь жить. — Ярослав сердитыми глазами уставился в лицо Кащери, даже скулы заходили, до того он был зол сейчас на этого лесного разбойника! Еще посмел задержать его в пути!.. — И повторяю: к Епифану иди. Открой ему, есть ли у тебя желание восстать против половцев...