Внук Бояна
Шрифт:
Кузян поник головой, он понял, что мысли ее далеки-далеки от него, от простого человеческого счастья. Но что сделаешь, пусть будет, как будет!
Князь церкви
У Кузяна кудрявая русая бородка, и не узнаешь в нем того безусого парня, на которого точит зубы сам боярин Туряк. И все-таки Кузян старался идти неприметно, выглядывал из-за каждого поворота дороги: нет ли кого впереди. Схватят боярские слуги — и головы нет! Да и не попасться бы Кащериным ватажникам.
Кончились пронские земли, пошли резанские. Скоро будет и вотчина боярина Туряка.
Усадьба чуть виднеется в середине села на пригорке — будто городок. Красная крыша с резным коньком, тын из островерхих бревен высится как крепостная стена, с башенками и огромными дубовыми воротами. У ворот — маленькая церковка, не помолясь, в ворота не войдешь. Снаружи усадьба рвом глубоким обрыта. Все это Кузян видел не раз за свою холопскую жизнь у боярина Туряка. И знал: у боярина много добра невиданного! Шелка и драгоценные камни, много золота и серебра в сундуках хранится — на воза не уложишь. И все это он добыл не только на торгу в обмен на пушнину, мед и воск. Главное — награбил! Из каждого похода привозил военную добычу. А князь Роман не перечил. И боярин стоит за него головой. Потому и сам живет, как князь. И все жадничает. На одном хлебе челядь держит. Всех смердов в холопы превратил. Даже и златоковцев. Повидать бы их... А где-то недалеко от конца живет и дружок по несчастью — Авдошка.
Женщина в рваной паневе встретилась — воду несла в деревянных ведрах на коромысле. Кузяшка поклонился вежливо и спросил:
— Где тут.Авдошка живет?
— Чей? Охримов сын? Зайди в третью нору.
Снаружи — бугорок, запорошенный снегом. А в нем дверца наклонная. Кузян нагнулся и постучал, но никто не отозвался. Торкнул дверь — не заперто, и он, сгибаясь, полез в черноту, как в нору.
Русый волосатый парень в рваном шубняке сидел у огня. В углу вырезаны в глинистой стене две лежанки, солома на них постелена, рваным рядном покрыта. На одной лежанке — старушка. Лицо багровое, воспаленное, глаза дикие.
Кузян смотрел на молодого хозяина, и уже полузабытое все настойчивее врывалось в память. Вот его, еще слабого после ранения, привели стражи на боярский двор в служебную избу, Там за столом сидел писец, а возле него стоял вот этот парень и беспокойно вертел и мял рваную шапку. Писец говорил:
— Подпишешь — будешь жить на боярском дворе. Вот тебе грамотка, вот перо, поставь крест. — Дьяк вскинул руку к голове, вытер перо о рыжеватые космы и протянул парню. Но тот покачал головой.
— Не пойду я в холопы, — глухо буркнул.
— Хочешь в поруб? В железа? — Писец, скрючив тонкие желтые пальцы, постучал ими но столу, будто показывал, что непокорного ждет страшный путь вниз, в темный подвал, на пытку.
— Хочу жить своим двором, — снова пробурчал парень и уставился писцу в красную, конопатую рожу.
— Эй, позвать тиуна! — крикнул писец. — На псарню!
Вдруг дверь распахнулась, и в избу ввалился сам боярин — здоровенный, толстый, как хомяк, с лоснящимся рыхлым лицом. Тряхнул длинной бородой:
— Что за гомон? — прорычал гудяще, как из трубы. Писец начал объяснять, но боярин нетерпеливо оборвал:— А это чей волчонок? — И повернулся
— Князь пишет—кузнечишка? В холопы его! Сдать в ремесленники!.. Этого,— гаркнул на Авдошку,— в холопы!
Кузяна увели в черную избу. Что стало с Авдошкой потом, так он и не узнал: за стену боярского двора его не пускали. Теперь он разыскал Авдошку и напомнил ему о встрече. Тот обрадовался, как родному... И принялся Кузян рассказывать о своей вольной жизни у донских оратаев, и так славно говорил, что у парня разгорались глаза, он даже привстал, когда услышал:
— Нечего ждать. Сокол тянется до сокола. Бежим?!
Вечером Кузяну захотелось побывать у друзей-златоковцев и сманить их, чтобы поубавить боярскую спесь. Авдошка показал ему лазейку сквозь тын.
Темнело, когда Кузян тихо вошел в низенькую избушку. Лавки тянутся вдоль стен, около них ковали-узорчники сидят на спиленных пеньках и позвякивают молоточками. Горят лучины, мальчики-ученики то и дело меняют щепу.
Увидели Кузяна — рот разинули. И радостно было и очень страшно: старшой тиун-ремесленник не раз грозил им: «Кто увидит Кузяшку Типгяря да промолчит — в глотку олова налью».
Поздоровался Кузян и сказал:
— Слушайте, пока нет тиуна. — Начал было говорить о вольной жизни, как вдруг скрипнула дверь. В избу вошла старшая боярышня. Увидела Кузяна — еще страшней стала, попятилась и взвизгнула:
— Вот он! Вор, Кузяшка! Держите его! Бейте! Вяжите!..
Кузян рванулся к ней, только и успел крикнуть:
— Замолчи! И никого не тронь здесь! А не то... за тридевять земель найду! — Оттолкнул ее и вырвался в дверь. Златоковцы ринулись толпой, будто застряли в двери, кричат и кричат. А боярышне и выйти невозможно. И когда все-таки выбежала в своем долгополом зимнике из хатенки, Кузяна уже и след простыл... Ночевал в лесу, в заброшенной землянке.
А через два дня ночью двинулись из селения нехожеными тропами сани со скарбом и ребятишками. За ними шли люди в рваных зипунах, вооруженные кто чем — кольями и рогатинами, топорами и дубинами. Заиндевелые лошаденки фыркали — на снегопад. Так и случилось, скоро повалил снег, засыпал следы навечно: прошел обоз, и не оставил ни следочка, будто никого тут и не было.
Сборище бежников было уже далеко, когда позади черное, тучевое небо забагровело. Горела боярская усадьба. А от нее кружным путем, через замерзшие болота и камыши бежали двое в зипунишках, бежали на лыжах во всю прыть — Кузян и Авдошка.
Ой, сколько было переделано дел! Сколько было отбито набегов половецких орав! Спасал колокольный набат. Как-то ночью во вьюжную зиму, неслышно целым скопищем подошли они по льду под крутым берегом Дона и ворвались в Сосново. Думали — как всегда быстро налететь и быстро бежать с добычей. Но не чаяли такого дружного отпора сосновцев, так что скоро пришлось с пустыми руками бежать обратно на лед. А Юрко уже послал Кузяна и Авдошку с отрядом поднимать приречные селения, ниже по Дону расколоть лед полосой, отрезать врагу отступление. И когда разбитые половцы ринулись наутек восвояси, не мало их в ночной тьме попадало в полынью.