Внук Бояна
Шрифт:
Сильнее гнева
В день белой мыши* (*День белой мыши – праздник. Все праздники у половцев назывались именами животных), перед закатом солнца, в кибитку Юрко вошел Асап. Он был под хмельком, весело шутил, хвастался обновой — пестрым халатом, подаренным ханом за удачный совет о белом коне. Великий хан велел русичу смотреть, как живут простые половцы.
— Смотри все и решай, что лучше: петь или не петь о наших батурах, — сказал Асап. — Помни: твоя жизнь в песне. Едем!
Вот они — кибитки простых воинов, как шалаши на колесах.
Налетел ветер, закружил между кучами сохнущих кизов пыльные воронки, и в них заметалась красная просяная шелуха. Вихрь пробежал к белой юрте половца-баскаргана* (*баскарган — купец (полов.)) и затрепетали белые тряпицы, развешанные для приманки покупателей.
Ребятишки снуют между кибитками — головы бритые, на затылке торчат связанные в кисть черные вихры. Как и русские мальчишки, они играют в бабки и альчики, прячутся друг от друга за большими колесами повозок, бьются на палках, как на саблях. А у половчат постарше висят на поясах кривые ножи.
Да и у женщин ножи! Вот женки сидят в узких халатах под арбами между колес, в холодке, нашивают заплатки. У тех, кто помоложе, поблескивают височные украшения, серьги, браслеты. Красуются высокие, расшитые шапки. Старушки — скромны, ничем не украшены, на голове — плоские темные шапочки.
А вот у молодки набеленное лицо: вдовушка, наверное! Она смотрит на всадников завистливым и лукавым взглядом: богатые батуры — кони в узорчатой сбруе, один — большой князь, весь блестит оружием. А другой — красивый, говорят, ханский певец. Завидные батуры!.. И она заманчиво заулыбалась Юрко, показывая начерненные зубы.
Когда половец и русич подъезжали к кузницам, откуда-то сбоку неожиданно выскочил всадник. Он высоко держал раскаленный клинок. «Это надо запомнить, — подумал Юрко. — Ловко половецкие ковали закаляют холодным воздухом однолезвийные сабли и мечи! Можно дома испробовать».
На тропинке встретился пьяный половец. Асап ударом плети свалил его с ног.
— Эта тварь, похоже, пропила свое оружие. Будет ему сто палок по пяткам... Едем к швецам. — Князь было направил коня в сторону, но Юрко сказал:
— Я хочу видеть работу оружейников.
— Нет, Юрге, кузнецы-оружейники считают, что чужие глаза тупят мечи. Идем по вежам, от швецов к меховщикам.
— Я хочу быть здесь! — настойчиво повторил Юрко и свернул коня по тропинке к кузнецам. Асап выругался, поехал следом, хмурясь: «Это ему даром не пройдет!»
При виде подъехавшего князя черные от копоти кузнецы пали на землю, замерли.
— Покажите гостю, что можно,— приказал князь.
Кузнецы повскакали с земли. Работали они быстро и умело. Брали полоску раскаленного железа и отковывали острый край, изгибая клинок. Старики оттачивали и шлифовали
Юрко сразу разглядел, какого редкостного качества выковывали оружейники сабли и здоровенные мечи. Он вырвал волос из конского хвоста, подкинул и взмахнул саблей. Волос упал на землю, рассеченный надвое.
На полугорье Асап остановился у большой белокошмяной с узорчатой отделкой кибитки. Такую еле увезут два десятка волов или десять одногорбых верблюдов. Лукаво и задумчиво поглядывая на Юрко, он соскочил с коня.
— Не хотел бы я чернить думы твои. Но вдруг это поможет тебе вернее мыслить! Ведь и баранье мясо приедается. Идем, ты увидишь, как надо жить в дружбе с нами. Мы не скупимся. За хорошее железо платим табунами коней.
Он откинул полог, шагнул в кибитку, дал дорогу и встал в сторонке, скрестив руки на груди. Юрко прошел мимо кожаных мешков, набитых добром В полумраке, после солнца, не сразу огляделся. У рисунчатого занавеса на полстине, шитой из бобровых шкур, потягивался сладко чернобородый мужчина Услышав шорох, он поднялся, и Юрко отпрянул: перед ним си дел Кащеря, хмурый, с заплывшими от похмелья глазами. Это го продажного человека Юрко видеть не хотел.
— Зачем ты здесь? — спросил он строго и сердито.
— А ты не серчай, — спокойно ответил Чурын. — Со ста рым все кончено, я — купец, где хочу, там и хожу. Еще и к византийцам съезжу.
— Ты у врагов свой человек?.. Может, им продаешь железо? А князю нашему обещал служить!
— Где выгодней продавать товары, там и купцы. — Кащеря оправился от первого смущения и отвечал чуть насмешливо: — Охотнику приятней убить бобра, нежели лису. И продать не нищеброду... Не так ли? — И он погладил рукой пушистую пол- стину. — Садись рядком — поговорим ладком.
— Будем говорить там, на нашей земле. — Юрко повернулся к Асапу — Зачем привел меня сюда?
— Но это верный друг великого хана! Он все может! — Асап развел руками. — Хан дает ему почетную охрану из лучших батуров. Под страхом смерти никто не смеет тронуть его караван и обоз. И я не пойму: как можешь ты, умный и хитрый, не быть таким же покладистым? Ведь это ваш народ говорит: ласковый жеребенок двух маток сосет.
— Но у этого жеребенка волчьи клыки.
— А у тебя? — Асап рассмеялся так, что широкие крупные зубы блеснули в полумраке. — То и хорошо, что у тебя и зубы и повадки барса. За это я и хвалю тебя. Ты ко всем беспощаден...
— Так ли? — Теперь улыбнулся Юрко. — Ты меня совсем не знаешь... Может быть, твоя похвала из боязни? — спросил и пристально посмотрел в прищуренные карие глаза половца.: В них мелькнула ненасытная ненависть и пропала под тяжелыми веками.
— Человек без боязни не живет. Мы все боимся хана. И твой одноземелец, — Асап кивнул на Кащерю, — боится своего князя Романа, которому служит за страх. Ты говоришь: слово ведет людей. А мы знаем: страх! Слово — как вешний ветер: коснулось, обласкало или пригрозило и умчалось прочь. А страх пронизывает насквозь, сковывает сердце, повелевает, заставляет повиноваться...