Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
Кинувшись вперед, Тритон с криком восторга завладевает вожделенной дубиной. Там, где он раньше стоял, возникает Алкмена. За девушкой — колесница с Анаксо. Мать — статуя, которой все равно, куда ее везут. Дочь — статуя, которую никуда не увезут против ее воли.
В одном женщины сходны: обе молчат.
— Я знаю, что ты сделал для друга, — наконец говорит Алкмена, указывая на тирренца. За спиной Амфитриона сопит маленький трусишка, делая вид, что он тут ни при чем, и сразу становится ясно, от кого Алкмена знает правду. — Что же ты тогда сделаешь ради жены? Я иду с тобой, и хватит об этом.
А ночь обнимает Пелопоннес, и нет ей конца.
Стасим
— Кто
— Сфенел, — ответил дядька Локр.
Его всю жизнь звали дядькой. Кормчий с младых ногтей, случалось, он недоумевал: почему? У него и племянников-то нету… Наверное, судьба. Вот Зевс — Громовержец. А он, Локр — дядька. И ничего не поделать.
— Сфенел? — удивился Птерелай. По лицу вождя телебоев ясно читалось, что Сфенелу Персеиду он не доверил бы и свиней пасти. — А эти? Пелопиды?
— Младшенькие? Прогнали их. Взашей.
Дядька Локр показал: как.
— Хорошо еще, живыми ушли. Проклятые, одно слово! Бед натворили, с бараном своим. Овны сраные! Ходят слухи, они и оракул купили. Очень уж хотелось на микенский тронос влезть. Слыханное ли дело — оракулы покупать?
Птерелай пожал плечами. Он не видел в покупке оракулов большого греха. Над головами мужчин гнусно орали чайки. Шум прибоя заглушал голоса людей, но был бессилен против воплей крылатых тварей.
— Ну, Зевс и взъярился, — кормчий с опаской глянул вверх. Его устраивало все: облака, чайки, блеклая синь. Шторм с недавних пор устраивал тоже. Главное, чтобы солнце катилось днем, а спало ночью. — Развернул Гелиоса вспять. С запада, значит, на восток. Ох, и гиблое же дело, если с запада на восток! Хуже не придумаешь! Хуже только, если вдребезги…
— Знаю, — отрезал Птерелай.
Менее всего вождь телебоев был склонен к досужей болтовне. Он до сих пор помнил тройную ночь, когда Зевс разбил молнией солнечную колесницу Гелиоса. Ночь являлась Птерелаю в снах, и Крыло Народа просыпался мокрый от пота. Трое суток темноты. Трое суток холода. Трое суток безлунья. Звезды мышами попрятались в черные норы. Лишь Персей насмешливо сверкал во мраке. Этот и при жизни-то ничего не боялся…
— Много кораблей потерял? — с сочувствием осведомился дядька Локр.
— Много.
— Потонули? Ну да ладно, тебе ладьи не строить. Твоя стройка — море. Была ладья пилосская, стала тафийская. Была эвбейская, стала тафийская. Была с Крита, да сплыла…
Дядька Локр заперхал, закрутил бородой. Смех клокотал в его глотке. В беседе с Птерелаем, опасным, как внезапная буря, кормчий мог позволить себе больше прочих. Кто доставил Птерелаю сыновние тела для погребения? Он, дядька Локр. Кому Птерелай до смертного костра благодарен? Ему, дядьке Локру. Теперь кормчему в любых водах страшиться нечего. Тень Крыла Народа на дядьке Локре. Кто дерзнет? кто осмелится? — то-то же…
«И о перстне никто не вспомнит,» — про себя добавил кормчий. Письмо и перстень, которые он доставил сыновьям Птерелая от Атрея с Фиестом, жгли память каленой медью. Хвала богам, не дурак. Все понимал. И держал язык на привязи.
— Вырвать ему язык? — спросила Комето у отца.
Кормчий скосил глаз на проклятую девку. Мысли читает, даймон. А что? Возьмет и вырвет! Запросто. Морда у девки — разбойничья. Ухмыляется по-волчьи, одними губами. Раскроет рот — сразу видно, где зубов недостача. Славно девке приложили, от щедрого сердца. Хвала богам, шрамов не осталось.
Дай такой веретено, она тебе его в задницу затолкает.
— Язык? — задумался Птерелай. — Нет, он мне языкатый нужен. Значит, Пелопидов из Микен выгнали? И где они теперь?
Кормчий насупился:
— В Мидее.
— Сфенел не отобрал подарок?
— Нет. Пусть сидят, сказал. Они там друг дружку быстрей сожрут.
— Жрут?
— Помаленьку. Болтают, Атреева жена к Фиесту бегает. Быть беде! Дурное семя, вредное. Не я, оракул Додонский вещал: быть беде…
— Купленный оракул?
— Настоящий, — обиделся дядька Локр. — Все знают: в Додоне — по-честному [70] .
— А в Тиринфе по-прежнему Алкей?
— Какой там Алкей! Он, когда про сына узнал, умом тронулся. Тут любой тронется! Считай, в Тиринфе — опять Сфенел. Ездит туда-сюда, два троноса одним седалищем греет. Толстый стал на радостях. Жрет, как не в себя…
— А что Алкей? — упорствовал Птерелай.
— Во дворе сидит, на солнце греется. Старик стариком. Молчит. Про еду забывает, пьет через силу. Жена его, будто сопляка, кормит…
70
Оракул сказал правду. Дальнейшие распри Атрея с Фиестом — одна из самых страшных трагедий Эллады. Интриги, заговоры, жаркое из детей брата-врага, насилие над родной дочерью; Атрей будет убит сыном Фиеста, Фиеста же убьет сын Атрея. Впрочем, по другой версии, Фиест спасется и умрет стариком в Киферии. На могиле его поставят мраморного барана.
— Жаль. Я думал, он крепче. Ты сына Алкеева видел?
— В Коринфе.
— Разговаривали?
— Было дело, — замялся кормчий.
Дело шло к повороту, одна мысль о котором бросала дядьку Локра в дрожь.
— Ты все ему передал? Ничего не напутал?
— Все передал. От твоего имени. И что ты берешься очистить изгнанника перед людьми и богами. И что готов дать ему пристанище на любой срок. И про дочку в жены…
Кормчий снова глянул на девку: не хватается ли за ножик? Нет, слушает. Даже мордой оттаяла. Небось, замуж хочется — аж горит! Он вспомнил Амфитриона — харчевня, чад, вонь прогорклого масла, и лицо напротив, тяжелое, каменное лицо человека, знающего, что судьба беспощадна. Никогда не встречал дядька Локр великого Персея, и хвала богам, что не встречал, а тут почудилось: встретил.
— Что сказал тебе сын Алкея?
— Поблагодарил.
— Что еще?
— Сказал, что убьет тебя. Непременно.
Все. Слово прозвучало. Дядька Локр зажмурился.
— Убьет? — спросила тьма. — В благодарность за добро?
— Клятву дал. Дяде-ванакту. Иначе, говорит, не будет мне покоя. И семьи не будет. И детей. Клятва, мол, такая.
— Когда ж это он клялся? Над могилой?
— Нет, живому. Сперва поклялся, а потом убил.
— Он передумает, — сказала тьма другим голосом: женским. — Отец, он…