Внук старого Грома
Шрифт:
А когда нарвал кочанов этак пять или шесть, положил в мешок, взвалил на плечо, перемахнул через забор и зашагал по тропинке в лес.
Посмотрел ему вслед Уж и вспомнил, как по этой самой тропинке бабушка Агафья, опираясь на костыль, воду из речки на коромысле носила кочаны поливать. Жалко ему её стало.
«Жулик! Узнал, что бабушкин костыль не стреляет, и безобразничает!» — подумал Уж, а вслух побоялся сказать: больно любил Рваный Бок «барыню» на ужах отплясывать.
< image l:href="#" />Внук
За селом на холме стояла старая ветряная мельница. Давно она уже не работала, и никто на ней не жил. Но вот с некоторых пор стала эта мельница как-то странно поскрипывать. Вроде и ветра нет, жара, а мельничные крылья этак тихо: крип-скрип, крип-скрип…
А на днях случилось такое, от чего у бабушки Василисы ещё три волоска на висках поседели.
Взяла она утром лукошко, посошок и пошла в лес за клубникой. Идёт, лукошком помахивает, посошком постукивает — туп-топ, туп-топ…
А идти нужно было мимо мельницы. Поравнялась бабушка с ней и слышит: мельничное крыло этак загадочно — скрип-крип… И тут что-то тяжёлое — джик! — мимо бабушкиного носа — и шмяк об дорогу.
Смотрит бабушка Василиса — вроде пыль перед ней поднялась, и слышит она будто голос какой-то:
— Хе-хе! Испугалась, бабушка?
И тут высунулась из пыли мордочка, синяя-синяя, и улыбнулась.
Дрогнуло у бабушки Василисы и выпало из рук лукошко. Повернулась бабушка и прямиком, прямиком через луг, спотыкаясь, прибежала в село. Рассказывает, губы дрожат, руки дрожат — а никто не верит.
А на чердаке мельницы в это время дед Гром бранил своего внука Громёнка:
— Опять на мельничном крыле катался, запинай тебя воробей! Расшибёшься!
— Не расшибусь, дедушка, — храбро ответил Громёнок, — я ловкий! — И под носом вытер.
— Ловкий-то ловкий, а вон бабушку напугал: лукошко потеряла.
— Я ей отдам, дедушка! Вот как пойдёт она в лес, так и отдам.
Снаружи вдруг потемнело и зашуршало по крыше:
— Эй, дедушка, жив ли?
Обернулся старик Гром и видит: ухватилась за мельничные крылья Туча, заглядывает на чердак. Сама чёрная, а вокруг, как огненные змеи, молнии извиваются.
— О! — протянул дед. — А я думаю: что это у меня с самого утра поясницу разламывает? К дождю, значит.
— К дождю, дедушка, к дождю, — подтвердила Туча и добавила: — Идём, погреми немножко. А то и воды во мне много и молний, а погреметь некому.
— Неможется мне, — ответил Гром, — стар становлюсь. Хочешь, возьми внука. Он хоть и молод, а гремит здорово.
— Меня, дедушка! — Громёнок даже подпрыгнул от радости — больно уж ему погреметь хотелось.
— Тебя, — продолжал дед. — Да не безобразничай. Бабушку вон напугал: потеряла лукошко.
Посадила Туча Громёнка на спину, и поплыли они поля, лес, село дождями поливать. Хорошо полили и погремели на славу. В нашем селе давно такого резвого грома не слышали.
Ну, а после дождя, как известно, грибов полон лес. Взяла бабушка Василиса второе лукошко, что дедушка Матвей на досуге сплёл, пошла в берёзовую рощу. Да не мимо мельницы, а окольной дорогой.
Пришла в рощу, насобирала грибов, шагает по просеке, цветам улыбается, солнышку. И вдруг слышит — зовёт её кто-то:
— Бабушка, а бабушка…
Оборачивается и глазам не верит: по просеке, покачиваясь, будто несёт его кто, шагает к ней лукошко — то самое, что она у мельницы выронила. Охнула бабушка Василиса, бросила грибы — и домой.
Мчится по просеке, ног под собой не чует. А сердце — тук-тук, тук-тук… Дышать нечем бабушке. Остановиться хотела, оглянулась и видит: бегут за ней оба лукошка и кричат:
— Бабушка, обожди! Бабушка, обожди!
Взвизгнула бабушка Василиса — и про старость забыла.
Прибежала в деревню, разевает рот, машет руками, а сказать ничего не может.
А вечером вышла на крыльцо и видит: стоят её оба лукошка на нижней ступеньке. Одно — с ягодами, другое — с грибами.
«Нечистая сила донимает», — решила бабушка Василиса. Перекрестила она трижды оба лукошка и закопала в огороде под старой осиной.
А на мельнице Громёнок говорил деду:
— Ну вот, дедушка, понёс бабушке лукошко, а она испугалась и второе бросила. Я догонял, догонял — не догнал. Отнёс и на крылечко поставил. Теперь, наверное, уже в избу внесли, грибы жарят.
Гур-гур
Захотелось Голубёнку на нервах у отца поиграть. Да не вовремя. Занят был старый Голубь. Сидел он на берёзе и стишок о весне сочинял. А Голубёнку что? Подполз он к краю гнезда, свесился вниз и кричит:
— Ой, падаю! Падаю!
Бросился к нему старый Голубь, оттащил от края. А сам снова уселся на берёзе, задумался. Вроде и простое это занятие — стишки сочинять, а тоже задуматься надо.