Во что бы то ни стало
Шрифт:
Распрощаться с ребятишками? Да они для нее как дети родные! Можно сказать, перешлепала всех собственными руками по сначала худым и изможденным, потом по все более упругим задам. А кому надо, случалось, и уши надирывала… Зато у кого, как не у Кузьминишны, находили эти же грязные дорогие сорванцы нужную в минуту обиды ласку? Немудреную ласку: шершавой ладонью по мокрому от слез лицу да сладенького в зубы. А если кто заболевал? Животом, объевшись черемухой или сурепкой, когда выезжали на лето за город в бывшее имение бывшей
А теперь вот подросших на глазах ребят надо выпускать в люди, как велит это МОНО. Расстаться с Леночкой, Диной, Лешенькой? Ох, тяжело!..
Но Кузьминишна хорошо знала: так оно и будет.
Стучат-отстукивают в переулке каблучки модниц в коротких, выше колен, платьях. Далеко разносятся по чистому воздуху голоса ребятишек. Откинув головы с зажмуренными глазами, высоко держа разноцветные стекляшки, прыгают они в классы. Кто ступит в огонь, сгорит безвозвратно. Прохожие постарше идут степенно, молодые — будто они одни на целом свете.
В ближней церквушке Успения на могильцах жидковато, но взахлеб, точно спеша похвастаться, что их еще не сняли, бубнят колокола — скоро пасха. Церквушку не прикрыли, но в глазах возмущенного батюшки и тающих прихожан опоганили. Привесили к дому напротив кумачовый задорный лозунг: «Глупый грохот меди, называемый колокольным звоном, заставим умолкнуть осмысленным шумом машин и станков!» Небо над переулком бледно-голубое, вымытое. Липы зацветут не скоро, но распускаются на удивление. Весна!..
К воротам детского дома подошли двое: женщина средних лет с приятным лицом и упитанный мужчина с бородкой, в коверкотовом костюме. В руке у него была палка с набалдашником в виде собачьей морды.
— Коля, может быть, ты все-таки пойдешь сначала один? — сказала женщина своему спутнику. — Я волнуюсь. Бедная Лиза!
— Как хочешь, друг мой. Тогда погуляй пока здесь.
Он почтительно поцеловал ей руку, усмехнувшись, перечел вывеску на воротах и пошел к подъезду.
В палисаднике стоял гомон. Казалось, будто всполошившиеся грачи кричат громко и бестолково.
Человек десять мальчишек, то появляясь, то исчезая в кустах сирени, занимались непонятным: волокли к ограде соломенное чучело в блестящем цилиндре.
— Что это вы делаете? — с интересом спросил мужчина вынырнувшего из сирени мальчишку.
У того, будто в насмешку над пришедшим, была приклеена мочальная бороденка оранжевого цвета.
— Репетироваем! — бойко доложил ее обладатель.
— А… это кто? — Мужчина показал палкой на чучело.
— Чемберлен!
—
— Пьеску. Антирелигиозную. Называется «Буржуй в аду».
— В аду? Очень мило. Где же ваш режиссер?
— Нету, мы сами. Ходил один из «Синей блузы», да с бригадой на Днепрострой уехал. — Мальчишка был очень словоохотлив. — А вы, гражданин, кто?
— Я? Ну, это не столь важно. Вот ты кто?
— Я? Буржуй.
— Так. Проводить меня к кому-нибудь взрослому ты можешь?
— А вам кого?
— Например, товарищ Лицкалову.
— Марью Антоновну? Это сейчас…
Мальчишка исчез так же внезапно.
Привлеченная разговором, вокруг уже собралась добрая половина «репетировающих» в невероятных костюмах: простынях с черными хвостиками, изображающих горностаевые мантии, или полуголые, с рожками. Шумная ватага повела мужчину с бородкой в дом. Многих явно заинтересовала собачья морда на палке.
Марья Антоновна встретила гостя в канцелярии.
— Присядьте, — сказала она. — Я слушаю вас.
Лицо у нее было очень усталое, даже измученное.
Разговаривая, она перебирала лежащие на столе бумаги.
— Если не ошибаюсь, вы давно заведуете этим учреждением? — спросил мужчина вежливо и с любопытством, за которым угадывалось что-то большее, следя за ней насмешливыми выпуклыми глазами.
— Заведовала! — Она вздохнула. — Наш детский дом закрывается. Понимаете, столько дел… Но я слушаю вас.
— Я пришел поговорить как раз об одной из воспитанниц вашего института. — Он сделал ударение на слове «институт».
— О ком же?
— Евлахова Елена. Недавно мы с женой узнали, что девочка попала сюда ребенком, потеряв родителей. Не скрою, я сам бывал, правда очень давно, в этом доме. Тогда он выглядел несколько иначе, вы меня понимаете?
Марья Антоновна бегло взглянула на него, но промолчала.
— Моя супруга, Ольга Веньяминовна Стахеева, — двоюродная тетка Елены. После длительного размышления она поручила мне передать вам, что желала бы взять девочку к себе для дальнейшего ее воспитания. Это разумное и законное желание не вызвало возражений в вышестоящих инстанциях, то есть в районном отделе народного образования, коему вы подчинены, и в деткомиссии при Совнаркоме, куда мы сочли своим долгом обратиться прежде всего. Вот!
Он протянул Марье Антоновне конверт с вложенным в него бланком, который та быстро прочитала.
— По-моему, вы прежде всего должны были обратиться ко мне! — нахмурившись, сказала она.
— Справедливо, если бы не мысль, что лучше сначала получить разрешение, чем тревожить и вас и девочку, может быть, напрасно.
Его обтекаемые фразы и мужественный голос не произвели на Марью Антоновну никакого впечатления.
— Вы правы. Евлахова попала к нам ребенком, — ответила она медленно. — Лена — наша воспитанница…