Во времена фараонов
Шрифт:
А затруднительные случаи бывали нередко. Из этой переписки египетская провинция Сирия представляется нам как бы бесконечно раздробленной на мелкие автономные области, находящиеся в постоянном соперничестве; между теми или другими хазану возникают непрерывные столкновения, и самые эти раздоры как будто бы нравятся фараону, который находит в них элементы своего могущества, искусно выражая то благоволение, то строгость и всюду заставляя считаться со своей волей как с конечной инстанцией. Со всех сторон прибегают к помощи фараона; то разбойники грабят такой-то город, то хазани бессовестно захватывают участки земли, принадлежащие соседним городам: «Знай, о царь, что разбойники возмутили эти города против меня… я как птица, попавшаяся в сети или в клетку… Пришли мне стрельцов из Египта». Испрашиваемое количество более чем умеренно: губернатор Мегиддо просит о присылке двух стрельцов,
Из многочисленных «дел», о которых идет речь в переписке Эль-Амарны, есть два, которые, приблизительно, доступны разбору во всей своей последовательности и дают очень живую картину египетской политики в Сирии. Это дела Азиру и Арадгиббы. Вот краткое их изложение по разборам Халеви и Делатр.
В одном округе северной Финикии, называемом страной Амурру, на хазану Азиру фараону отправлен донос его товарищем из Библа, по имени Рабимур. [48] Несмотря на заверения покорности, которые он шлет египетскому послу Деди, Азиру формально обвиняется в умерщвлении трех царей соседних городов и всех сановников страны с целью присоединения их городов к своей области. Азиру оправдывается и пишет: «Сановники города Симиры не оставляли меня в покое, и никакого проступка по отношению к царю, моему повелителю, я не совершил». Тут вмешивается новое лицо, которое пишет сухо: «Именем царя, твоего владыки, управителю города Амурру»: это может быть только египетский инспектор, передававший ответ фараона на сделанное Рабимуром донесение:
«Истинно, говорит он ему, ты не с царем, твоим владыкой. Если ты хочешь принести царю повинную, в какой награде отказал бы тебе царь? Но если ты хочешь продолжать действовать таким образом, мятеж в сердце твоем, и ты умрешь вместе с твоим семейством. Подчинись царю, твоему владыке, и ты останешься в живых… Я говорю тебе: покинь вершину этой горы (где Азиру укрылся) и явись перед лицо царя, твоего владыки; или же пошли сына твоего к царю. Разве нет у тебя детей, которые могли явиться? Знай, что царь могущественен, как солнце на небе, и что отряды его и колесницы многочисленны в Верхней и в Нижней стране, от востока до запада». [49]
Поставленный перед необходимостью личного самооправдания при дворе египетского царя, Азиру предусмотрительно избегает отказа: он пишет с разных концов посланникам Деди и Хаи и самому фараону, что он выезжает, что он уже едет… и остается. Извещая о своем отъезде, он упоминает о нападении царя хеттов на город Тунип: кто защитит этот город, если он, Азиру, не останется на своем посту? «Я и сын мой, мы верные слуги царя; итак, я и он, мы немедленно пускаемся в путь… пусть знает мой повелитель, что я спешу повиноваться. Но царь поручил мне защищать его владения, и теперь царь хеттов в стране Нухашше, в городе Тунипе… я опасаюсь за владения моего хозяина». Отправился ли Азиру в Египет? Дело его обрывается в эту роковую для него минуту. Если судить по прежним случаям, Азиру, должно быть, сумел избежать страшного испытания – явиться лично или послать сына в качестве заложника в руки фараона.
Дело Арадгиббы сложнее: здесь замешано личное соперничество чиновников и щекотливый вопрос дипломатической неприкосновенности. [50] Арадгиббы был губернатором Иерусалима. Имя Израиля, впрочем, нигде не упомянуто в его письмах; оно встречается на одной египетской стеле фараона Мернептаха (ок. 1250 г. до н. э.), который хвалится тем, что подавил Израиль в Сирии в то время, когда, по преданию, израильтяне находились еще в Египте. Но имя Арадгиббы указывает на его семитское происхождение. У него оспаривали власть Милькили и Шумардата, туземные агенты египетского правительства. Последние обвиняли его в соучастии с шайками разбойников, грабивших Палестину по приказу Буррабуриаша, царя Вавилона: иррегулярные войска вавилонского царя нарушили союз своего повелителя с египетским царем, потому что Буррабуриаш был им серьезно оскорблен.
В одном письме к Аменхотепу IV он говорит об отправлении посольства, снабженного подарками, в Египет:
«Мои уполномоченные, до тех пор благополучно
Эти угрозы были приведены в исполнение, но Шумардата обвинил Арадгиббу в покровительстве предприятиям вавилонян, и вопрос об умерщвлении послов стушевывается перед личным соперничеством уполномоченных египетского царя.
Арадгибба пишет царю пламенные послания: «Кто же осудит мои действия, глубоко клевеща перед царем, моим владыкой, говоря: ”Арадгибба изменил своему владыке?” Смотри: ведь не слуги моего отца и не слуги моей матери доставили мне это место; это рука царя могущественного ввела меня в дом отца моего. Почему же бы я принял на себя преступление неверности и предательства по отношению к царю?» [52] Арадгибба желал бы оправдаться лично. «Я сказал себе: отправлюсь к царю, увижу города царя, но у меня есть сильный враг, и я не могу достигнуть до царя». И не желая пренебречь ни одним средством удачи, Арадгибба трижды заключает свои послания припиской, относящейся к царскому писцу: «Писцу царя, моего владыки, сказано следующее: Я Арадгибба, твой слуга, я повергаю себя к стопам моего владыки. Я твой слуга. Снеси благоприятные слова (в мою пользу) царю, моему владыке. Я слуга царя, а также и твой» [53] . Мы видим, что «ходатайства» канцелярий имели свое значение для удачного исхода дела со времен XVIII династии.
Ходатайства были тщетны. Аменхотеп IV как будто бы склонился в пользу Шумардаты и Милькили: они получили приказ низложить Арадгиббу силой. Долго наемники, бывшие на содержании соперничающих управителей, и разбойники опустошали Палестину. Арадгибба покинул Иерусалим, чтобы вести войну в Палестине, а управление вручил одной женщине, Белитнеши, которая дважды писала фараону в его пользу. [54] Неизвестно, чем кончилась борьба. Буррабуриаш и Аменхотеп IV помирились, что же касается Арадгиббы, он вероятно, в конце концов пал под ударами соперничающих самолюбий.
В течение этих раздоров, превращающих их богатую провинцию Сирии в поле битвы, фараоны выказывают часто равнодушие, которое было бы непонятно, если бы не было предумышленно. Мы знаем, по жалобам данников, что их ответы на донесения приходили с промедлением, если только приходили. Рассмотрите это послание маленькой республики Тунипа, которая спрашивает себя, покровитель ей фараон или нет:
«Город Тунип, слуга твой, говорит: Кто некогда отличил город Тунип? Разве не Аменхотеп III отличил его? С той поры боги и статуя египетского царя, нашего владыки, пребывали в городе Тунипе. Пусть наш владыка справится в архивах того времени, принадлежим ли мы нашему владыке, царю Египта! Мы отправили уже двадцать писем царю, нашему владыке, и посланники наши остались у нашего владыки… Теперь город Тунип, твой город, плачет, слезы его льются, и нет никого, кто бы помог нам. Мы написали уже двадцать писем царю Египта, и ни одного ответа не пришло к нам от нашего владыки» [55] .
Существует более сотни писем подобного рода в актах Эль-Амарны. Вывести ли отсюда заключение о закоренелой небрежности Министерства иностранных дел в Египте? Вернее будет допустить, что восточные добродетели медлительности, осторожности, обдуманного бездействия были в ходу в дипломатии фараонов. Царь Египта, по-видимому, умел сообразовать свою действенность с неотложностью дел; во многих случаях выиграть время, предоставить события своему ходу и выжидать, с тем чтобы вмешаться в решительную минуту, было лучшим врачеванием легких хронических недугов в странах, находившихся под протекторатом. И кроме того, эти междоусобия были важны для поддержания иноземной гегемонии: разделять, чтобы царствовать, – этот принцип создал силу фараона в стране, которую он удостаивал изображениями богов и своей собственной божественной особы, [56] но где у него были одни дипломаты и кадры офицеров без постоянных отрядов войска.