Во времена фараонов
Шрифт:
С крупными державами Тавра и Евфрата, Аляшией, Митанни, Ассирией, Кардуниашем (Вавилоном) египетская дипломатия придерживается другой политики. Цель фараонов – окружить сирийские провинции полосой государств-буферов, которые ослабляли бы столкновения между страной Ханаанской и кочевыми племенами Средней Азии, из которых наиболее угрожающими были хетты. Эта роль выпала на долю старых династий Ашшура и Вавилона, значительно утративших свой прежний блеск, но все еще грозных и влиятельных; а иногда фараон возводит на степень союзников выскочек, царствовавших в Аляшии и Митанни.
Это уже не отношение покровителя к данникам: каждый из этих варваров смотрит на фараона как на равного. «Царю Египта, брату моему, говорится: ”Я царь Аляшии, твой брат, я здоров и посылаю горячие приветы тебе, твоим родным,
Царь ассирийский, от которого до нас дошло только одно письмо, пишет более сухо: «Аменхотепу IV, брату моему, сказано: ”Мир тебе, твоим родным, твоей стране”» [58] . Тон переписки сердечен, если монархи соединены кровными узами родства: «Аменхотепу III, великому царю Египта, моему брату, моему зятю, которого я люблю, который меня любит, сказано: ”Я, Тушратта, великий царь страны Митанни, твой брат, твой тесть, который любит тебя, я здоров и шлю тебе свои приветствия, тебе, моему брату и зятю, твоим родным, твоим женам, твоим сыновьям, твоим слугам”» [59] . Со своей стороны Аменхотеп IV, обращаясь к царю Кардуниаша, употребляет точно такие же выражения. [60] Из этих отрывков ясно следует, что дипломатический формуляр существовал уже в те времена, чтобы придать переписке корректность, единообразие редакции с оттенками личного расположения.
После обмена установленными приветствиями монархи взаимно делились состоянием здоровья. Одно письмо Бурра-буриаша служит примером потешной обидчивости в этом отношении:
«С того дня, как явился ко мне посланник брата моего, я не был здоров. Во время моего нездоровья брат мой не подбодрил меня. Я сердился на брата моего, говоря: ”Не слыхал разве брат мой, что я болен? Почему не шлет он своего гонца и не заботится обо мне?” Посланник брата моего ответил: ”Страна не настолько близка, чтобы брат твой успел узнать об этом и мог отправить к тебе посланника справиться о тебе”… Действительно, я узнал от моего вестника, и он сказал мне: ”Это очень далекое путешествие”. С тех пор я перестал сердиться на брата моего…» [61]
Тушратта, царь Митанни, выставляет напоказ свое жестокое горе при известии о смерти Аменхотепа IV и в следующих выражениях пишет его сыну: «Когда отец твой был при смерти… в этот же день я плакал и заболел и был при смерти… (но я узнал о событии) от старшего сына Аменхотепа и Тейе и сказал: ”Аменхотеп не умер”…» [62] Письмо сильно повреждено, но несмотря на пробелы ярко выступает эта любопытная чувствительность.
Обменявшись любезностями, обращались к серьезным делам: политическим союзам, брачным союзам, торговым договорам. С тех пор как Тутмос III окончательно закрепил за Египтом Ханаанскую землю, египетский двор понял, что только союзы могли сделать это покорение прочным. Это упоминает каждый из корреспондентов Аменхотепа IV после того, как последний становится царем. «Теперь, о государь, когда ты вступил на престол отца твоего, подобно тому как мы находились в добром согласии друг с другом, отец твой и я, взаимно обмениваясь подарками, точно так же установим ты и я постоянную дружбу между собой. С таким же пожеланием обратился я к отцу твоему: прими его и осуществим его между собой.» [63]
Для безопасности фараона в Сирии было необходимо, чтобы мятежные города, ничтожные порознь, не находили никакой поддержки со стороны Вавилона или Ниневии. С другой стороны, фараон, вступая в союз с тем или иным из своих соседей, тем самым давал ему перевес над его соперниками и укреплял его могущество в Азии. Взаимную выгоду этой политики для Египта и Вавилона ясно выражает одно письмо Буррабуриаша, где он упрекает Аменхотепа IV в холодности:
«Во время отца моего, Куригальзу, один ханаанский царь сказал ему через своего посланника: ”Войдем в город Кархемиш, двинемся общими силами на фараона”. Мой отец послал ему следующий ответ: ”Откажись от мысли о соглашении со мной; если ты хочешь относиться к царю Египта как к врагу, ищи другого союзника; я не пойду и не стану опустошать его страну, ибо он мой союзник”. Вот как отец мой из любви к твоему отказался выслушать его» [64] .
Сказав это, Буррабуриаш приступает к вопросу, в котором заинтересован лично: «Ныне царь ассирийский мой данник: мне незачем говорить тебе, почему он явился просить твоей дружбы; если ты любишь меня, пусть никакого договора не будет заключено (между
Кровные узы родства были необходимы, чтобы скрепить и облегчить дипломатические сношения; завязывать матримониальные переговоры было тогда, как и в наши дни, одной из важнейших задач посланников египетских и азиатских. Мы прекрасно осведомлены об этой любопытной стороне их обязанностей по отношению к царям Митанни и Вавилона.
Письма Тушратты, царя Митанни, показывают, с каким упорством добивались фараоны руки какой-нибудь варварской принцессы, которая своим присутствием в фиванском гареме служила залогом верности их отцов египетской политике. Ситатама, дед Тушратты, отдал руку своей дочери только после семикратных посланничеств Тутмоса IV; Аменхотепу III пришлось шесть раз испрашивать сестру Тушратты, а когда у него просили его собственную дочь, Тадухеппу, Аменхотепу IV, он явил величайшее благоволение, ответив сразу: «Мою дочь, я отдаю ее тебе». Вот как велись переговоры. [66] Аменхотеп IV, в то время простой наследный принц, отправил чрезвычайного посла по имени Мени с подарками и письмом своего отца Аменхотепа III, составленным следующим образом: «То, что я теперь посылаю тебе, это ничто… но если ты дашь мне жену, которую я желаю, подарки последуют (в большем количестве)». Послов Тушратты допустили осмотреть груду золота, бесчисленные подарки, предназначенные для отца будущей царицы. Тушратта принял египетского посланника и, получив подарки, велел сказать царственному жениху: «Великая дружба связывала твоего отца и меня; теперь у меня будет еще больше любви к тебе, его сыну» [67] . Это великодушие нисколько не помешало Тушратте горько сетовать впоследствии на то, что его лишили части обещанных подарков, которые так и не были посланы.
Матримониальные переговоры с вавилонским двором встречали ряд затруднений. Аменхотеп III женился на сестре Кадашман-Эллиля, царя Кардуниаша; несколько лет спустя он потребовал себе в новые жены собственную дочь Кадашман-Эллиля. Последний отказал, вовсе не потому, однако, что соперницей дочери его, Зугарти, была бы ее собственная тетка; со дня ее вступления в гарем фараона ни один из вавилонских посланников ее не видал и ничего о ней не слыхал. Что такое мог делать фараон со своими иноземными женами? Прежде чем отдать свою дочь, Кадашман-Эллиль желал бы узнать, в чем дело.
Затруднение было серьезное, так как Аменхотеп III сообщает о нем целиком в единственном дошедшем до нас письме; [68] «Я узнал, – пишет он Кадашман-Эллилю, – об этих словах, с которыми ты обратился ко мне: ”Как просишь ты меня выдать за тебя дочь, тогда как сестра моя, которую дал тебе мой отец, находится у тебя там и никто ее не видал; что же, жива ли она или умерла?”
Нам не известно, действительно ли с вавилонской принцессой произошло несчастье; Аменхотеп отвечает на это в туманных выражениях. Он приводит еще и другие сетования своего корреспондента. Кадашман-Эллиль напоминает, что однажды его посланника ввели в гарем, когда все жены фараона были в сборе, и сказали ему: «Вот ваша госпожа перед вами». Посол не узнал ее и не мог определить, которая из этих женщин была сестрой его царя. На это фараон отвечает: «Посланный тобой не был знатного рода, который знал бы (раньше) твою сестру и мог, обратившись к ней, узнать ее и вступить в беседу. Посланники, которых ты направляешь, – люди низкого звания; например, Загара – погонщик мелкого скота, и нет ни одного из приближенных отца твоего». Но Кадашман-Эллиль отвечает: «Это какую-нибудь из знатных дочерей видели у тебя мои посланники; кто скажет, что (это моя сестра)?» Новый ответ фараона: «Если бы сестра твоя умерла, зачем было бы скрывать это от тебя?»
Сцена забавна, и, не предполагая преступления, легко объяснить ее себе растерянностью простолюдина, возведенного Кадашман-Эллилем в посланники, который, попав в гарем фараона, утратил всякую способность распознавать людей и предметы. Можно представить себе жалкий вид бедного азиата, плохо одетого, без всяких манер, посреди жужжащего улья, перед лицом насмешливого фараона и сотни цариц, веселых, шутливых, сверкающих драгоценностями, нагих под прозрачным газом. Отрывок из «Странствий Синухе» [69] дает нам представление о том, что там произошло.