Военная Россия
Шрифт:
Подданные пищат, однако не имеют на это права, ибо сами сознательно определяют свою жизнь именно по отношениям к средствам истребления. Прежде всего, буквально: гипермилитаризация России, хотя и маскируемая, есть факт. Мысль о том, что нехорошо работать на войну («оборонку»), в умах ещё не ночевала. Общество состоит из тех, кто планирует истребления и производство средств истребления, тех, кто производит средства истребления, тех, кто освящает планирование средств истребления, производство средств истребления и средства истребления.
Под «освящающими» имеются в виду отнюдь не только те, кто машут кадилами и кропилами, — эти лишь сегодня выпущены на авансцену. Большинство освящают средства истребления не магически, а идеологически,
В такой структуре средством истребления становится не только нефть («стратегический ресурс»), но и газ, и религия, и муниципальное управление, и музыка, и молоко, и компьютеры, и портянки. Общество истребления преображает и гламурную богему, и люмпенов так, что любой из них может стать распорядителем ядерного чемоданчика, не меняясь. В таком обществе есть своя классовая борьба — конкуренция за право руководить истреблением, проповедовать истребление, осуществлять истребление.
Этот мирок может существовать очень долго за счёт нормальных соседей, которые истреблять себя не дадут, а нефть и газ покупать будут. А каждый обитатель этого мирка может в любой момент стать обитателем совсем другого мира просто выдохнув дух истребления.
За это могут, конечно, истребить. Но разве не лучше быть истреблённым, чем быть истребителем? Ответ на этот вопрос и поможет каждому определить, членом какого общества он является.
"Политический вопрос" в России — это вопрос, на который имеет право дать ответ (в виде приказа) лишь высшая власть. Между тем, политика — от слова «полис», "город". "Политический вопрос" — это всякий вопрос, который не может быть разрешен одним человеком, сколь бы высоко он ни сидел, а должен быть решаем совместно с другим. Какого цвета стены в моей комнате — не политический вопрос. Какого цвета подъезд в многоквартирном доме — политический вопрос. Но в России большинство подъездов (и школ, и вообще учреждений) выкрашены в казарменный коричневый или грязно-салатовый цвет. Политика подменена насилием. Покрасить подъезд — боевая задача, требующая организации насилия сверху. А беда не в том, что сто солдат не выкопают колодец быстрее ста штатских. Сто солдат вообще выкопают не колодец, а ракетную шахту. Считать армию "мускулами народа", — всё равно, что считать считать себя устройством для сжимания ладони в кулак. Но кисть, которой красят подъезд, не держат кулаком, её пальчиками держать надо. Народ же, у которого вместо мускулов — армия, обречен ездить в инвалидной коляске, пусть даже и с пулемётом. Это в лучшем случае — если у него газ и нефть. А в худшем будет просто валяться на куче тряпья и заживо гнить.
ПРАВО И ПРИКАЗ
Русский язык не принял слова «ордер» в значении «порядок». Традиционная жалоба на то, что «страна наша обильна, порядка только нет», есть жалоба на беспорядок внешний, материальный. Главное значение слова «порядок» отсылает к деревенской или армейской жизни. Дома и солдаты стоят в определённом порядке. Порядок есть прежде всего ряд неподвижных предметов. «Порядок движения» — сочетание для русской культуры противоречивое. Либо порядок, либо движение. Движение нарушает порядок. «Есть упоение в бою», но порядка в бою быть не может. «Боевые порядки» — это у «немцев» (в значении «европеец»). Война всё списывает — прежде всего, прорыв наружу внутреннего хаоса.
Идеал поведения — и не только время войны — «берсерк», воин, крущащий всё направо и налево, убивающий без разбору «своих» и «чужих». Это вызывает восторг, это ценится и вне войны. То, что в любом другом народе Запада и Востока считалось бы хулиганством, в России — достойное поведение. Разворотить, разбить, загадить, тут — протест вовсе не против социального порядка, а порядка вообще. Порядок воспринимается
Такое представление о порядке отдаёт предпочтение пространству перед временем. Порядок есть упорядоченность в отдельно взятый момент времени. Порядочно может быть лишь мгновение. Считать ли это прекрасным, дело вкуса. В принципе, русский человек любит порядок в пространстве, он только не любит времени и не умеет в нём порядочно жить. Из отдельных мгновений не складывается времени, а только хаос. Отсюда «авральность»: порядок можно навести на один какой-то момент, сознавая, что в следующее мгновение он сразу будет разрушен. Отсюда и неспособность закончить работу к сроку, решительное предпочтение работы недовершённой, рассматривание незавершённости как признака надёжности и жизненности. Что завершено, то мертво.
Нормальное представление о порядке есть представление, которое отдаёт предпочтение порядку во времени. Человек ведь не кирпич, он живёт не в пространстве, а именно во времени. Отсюда идея устава («ордена», «ордера») не как предмета, который «уставлен» в пространстве, а как распорядка действий во времени. Алгоритм, программа, а не надгробие. Ноты и песня, а не патронташ с автоматом. Русский — не певец, русский — боец. В храме он озабочен не тем, как петь Богу (для этого клирос, общенародного пения нет, есть лишь издевательство над «гарно спивающими» украинцами), а тем, как стоять перед Богом. Стоять, не ходить! Стоять по-военному. Идеал — в житии Иосифа Волоцкого: не шелохнувшись в течение многих часов.
Отсюда подозрительное отношение ко всякому уставу как к ограничению свободы. Под «свободой» понимается всего лишь бездвижность. Нет идеи свободы как возможности вставать в одно и то же время во время работы и вставать в любое время во время отпуска, как возможности не думать о том, украсть или не украсть, а просто следовать раз и навсегда установленному принципу (не красть). Свобода — не связь, а бессвязность. В пространстве такое восприятие ненормально, материальные связи слишком крепки, чтобы поддаваться вольному обхождению. Время кажется спасением от ограниченности пространства, царством свободы.
Время, действительно, предоставляет человеку больше свободы. Именно поэтому устав, упорядоченность, приватность реализуются прежде всего во времени, а не в пространстве. Порядок в пространстве отдаёт мертвечиной только тогда, когда во времени — рабство и нет порядка. Но если время порабощено хаосу, то и беспорядок в пространстве не спасает. Беспорядок на рабочем столе может быть и проявлением очень жёсткой самодисциплины, и проявлением жестокости к самому себе и окружающим, демонстрацией разрушительных сил хозяина стола. Точно так же идеальный порядок на рабочем столе может быть и у диктатора, дисциплинирующего окружающих, и у человека, который дисциплинирует самого себя — не в пространстве, а во времени. Тем не менее, при том, что внешние параметры вторичны по отношению к внутренним, симметрия не слишком глубока. Порядок во времени склонен порождать порядок в пространстве, а вот противоположное утверждение менее надёжно.
«Уставной», «упорядоченный» не есть нечто, что «раз и навсегда» вбито в землю и этого нельзя коснуться, нельзя изменить и реформировать. «Устав», «порядок», «ряд» как договор с окружающими есть свобода от хаоса, который внутри тебя, а вовсе не сдача позиций хаосу, который в других. Пространство как отречение от времени, как «мгновение», «момент» — слишком бесчеловечно, в нём невозможно слово, которое нуждается прежде всего во времени, «занимает время», а не пространство. Упорядоченность (и порядочность как нравственная категория) есть прежде всего освобождение времени для общения с другим, а не демонстрация окружающим красивого пространства своей фигуры.