Военные приключения. Выпуск 4
Шрифт:
В последние дни Туликов не мог отделаться от ощущения, что его «перепрыгивание» с корабля на корабль, беседы с матросами, старшинами, офицерами, бесконечные записи в блокнотах не более как медленное приближение к каким-то очень важным обобщениям. Началось это с разговора с Прохоровым на пустынной дороге. Прежде он видел свою задачу лишь в том, чтобы собрать факты и поувлекательнее изложить их, теперь же захотелось понять что-то большее, чему он еще не нашел ни объяснения, ни названия. Он уже не мог рассматривать этот поход
— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга! Вызывали?
Громовой голос принадлежал старшине 1-й статьи Генералову.
— Садитесь.
Старшина грузно опустился, и Туликову показалось, что при этом покачнулся весь корабль.
— Ну и здоров же! — не удержался он от реплики. — Небось гирями занимаетесь?
— Могу, — со спокойной уверенностью, свойственной очень сильным людям, ответил старшина. — Только не люблю я их.
— А что вы любите?
— Интарсию.
— Это что такое?
— Инкрустация на дереве. Берутся листочки разных пород дерева, тоню-юсенькие, и наклеиваются на доску…
Туликов с интересом смотрел на него. Было необычно слышать в гудящем голосе нотки нежности, в особенности когда он, сложив губы, произносил «тоню-юсенькие».
— А чего вас на эту интарсию потянуло?
— Так я же дома столяром работал. Приходилось заниматься фанеровкой мебели. А как на флот попал, еще в учебном отряде, послали меня ленкомнату оформлять. Ну я и решил сделать что-нибудь такое…
— Как-то не вяжется ваша силища и эта… интарсия…
— Может, потому и к тонкой работе тянет. Ведь хобби — заполнение какого-то вакуума в человеке.
«Вот тебе и старшина! — подумал Туликов. — Генерал, а не старшина! Хобби — заполнение вакуума души». — Он принялся торопливо записывать понравившийся афоризм.
Неожиданный получался разговор. Пригласил он этого Генералова, чтобы расспросить о жизни и службе, заполнить образом старшины пустующую клеточку в почти готовом очерке о флотских рационализаторах. Их оказалось необычно много на кораблях. Словно трудности дальнего похода сами по себе будили в людях творческие порывы. И вот выясняется, что и домашние увлечения здесь не забыты.
Капля пота упала на блокнот и словно поставила точку в конце записи. Было душно, как всегда в эту послеполуденную пору. Тянул ветерок, но он был горячий, сидеть на палубе становилось невмоготу.
— Жарковато!
— В машине еще жарче, — отозвался старшина. Он сидел как ни в чем не бывало, глядел в искрящуюся даль моря. Под бортом плавбазы шел египетский катер, тот самый, что по утрам забрасывал гранатами акваторию порта и устраивал неурочную побудку. За ним золотистой лесенкой бежали волны.
— Знаете что, — сказал Туликов, — попробую-ка я написать о вас. Отличник службы, рационализатор, да еще это хобби. Согласитесь, такое не часто встречается.
— На плавбазе-то? — изумился старшина. — Не знаю, как на других кораблях, но у нас каждый второй чем-нибудь своим занят. Сейчас поутихли, а дома так во всех кубриках звон — чеканкой заняты.
— Чеканку я видел.
— А Славка, то есть, извините, старшина второй статьи Чернышов, так тот с кистями не расстается. До службы, говорит, баловался, а теперь вроде всерьез.
— Ну, это не каждому дано.
— Кому что. Веревкин вот скульптором заделался. До службы глины в руки не брал, а в прошлом году попросили его помочь оформить ленкомнату, и он как проснулся. Говорит: сам не знал, что умею. У нас даже композитор есть — старший лейтенант Пеклеваный. «Провожала девчонка матроса» — слышали? Его песня.
Туликов засмеялся.
— Послушать вас, так не корабль получается, а сплошная художественная самодеятельность…
— А, вот вы где! — послышался знакомый голос.
Туликов оглянулся, увидел капитана 1 ранга Прохорова. За эти дни Прохоров сильно загорел и теперь в выцветшей, как у всех офицеров, пилотке, сильно сдвинутой на правое ухо, в расстегнутой рубашке-распашонке с темными пятнами под мышками никак не походил на старшего начальника, перед которым полагалось вскакивать по стойке «смирно».
— А мне говорят: газетчик на плавбазе. Решил разыскать, пригласить в баню.
— В баню?!
— Они на плавбазе по-барски живут. Сауна на корабле, представляете?
— Так тут, — он обвел глазами небо, море, палубу, — везде баня.
— Э, не скажите. Баня есть баня. А это, — Прохоров тоже повел глазами по сторонам, — жалкая имитация.
Баня оказалась настоящей, с парильней. Была и камеленка — ниша с крепко зажатыми в ней валунами, чтобы не громыхали при качке. Из камеленки несло сухим жаром. Но больше всего поразило Туликова небольшое окошечко, вделанное в стенку из горбылей. Через него сочился слабый свет, и там, за замутненным стеклом, виднелся зеленый бережок с дощатым мосточком под развесистой ивой и белесая гладь озера.
— Каково? Картинка за стеклом всего-то, а каково?
Прохоров извлек из-под лавки настоящий березовый веник, сухой, слежавшийся, понюхал жухлые листочки.
— Давайте быстрей! — крикнул он из парильни.
Вода в тазу быстро темнела от веника. Прохоров зачерпнул ковшиком этой коричневой воды и плеснул в разверстый зев камеленки. С коротким всхлипом вырвался клуб пара, растекся под деревянным подволоком, ожег плечи.
Прохоров плеснул еще, принюхался.
— Все-таки не тот дух, холодный. Железо кругом, куда от него денешься. Ну да ладно. — Он полез на полок, пластаясь к горячим доскам, вжимая голову.