Военные загадки Третьего рейха

Непомнящий Николай Николаевич

Пока Керстен отсутствовал, я должен был для него вычислять и толковать его «проблемы». А так как у меня было множество трудных и деликатных поручений от Гиммлера, то эти дополнительные задания выводили меня из себя. Всякий раз, возвращаясь из Хоэнлихена, Керстен обрушивал на меня поток новых вопросов.

«Прикиньте, как сложится мой завтрашний разговор с рейхсфюрером. Сумею ли уладить дело? Не хочу к нему приступать, не зная, какие доводы привести в его пользу. Гиммлер не желает принимать Бернадотта, а я хочу свести их вместе. Кроме того, я должен позаботиться и о своих интересах, о них я веду переговоры с господином Гиллелем Сторхом. Посмотрите и скажите, в каком направлении они будут развиваться. А в других проблемах вы не успели еще разобраться?» Почти каждый день он встречал

меня таким приветствием.

Я попытался объяснить ему, что у меня много заданий, что к 10 марта я должен подготовить несколько астрологических отчетов для Гиммлера.

«Не торопитесь в отчетами для рейхсфюрера, — возражал Керстен. — Они могут подождать. Мои дела важнее. Вы должны мне точно сказать, как поступить. Зайдите на минутку ко мне и просмотрите мой гороскоп. Господин Сторх намерен посетить Германию, чтобы обсудить с Гиммлером освобождение десяти тысяч евреев. Я уже зондировал почву, но пока по этому вопросу не нахожу поддержки Гиммлера».

Керстен и раньше говорил мне о Гиллеле Сторхе. В телефонных разговорах мы условились называть его «птицей». Со слов Керстена я понял, что этот господин собирается приехать в Германию, чтобы вести переговоры лично с Гиммлером, не доверяя это дело Бернадотту.

О Сторхе Керстен всегда отзывался почтительно. «Это очень значительный человек, главная персона в сионистском движении и Всемирной еврейской организации. В Америке, куда он в скором времени переедет, он будет иметь еще больший вес. Вы непременно должны познакомиться с этим человеком, господин Вульф. Он обещал позаботиться обо мне в Америке. После войны я хочу там открыть свое дело. Гиллель Сторх мне нужен, чтобы с его помощью войти в круг богатых людей. Мой дорогой Вульф, почему бы и вам не отправиться туда вместе со мной? Вы бы зарабатывали уйму денег. Мы могли бы стать партнерами. Смею вас уверить, я бы не позволил вам в Америке составлять гороскопы меньше, чем за пять тысяч долларов. Если сделка с господином Сторхом состоится, я сразу стану человеком. Вы ведь тоже хотите зарабатывать деньги, не так ли? И вам совсем не обязательно говорить американцам правду, составляя для них гороскопы. Вы станете им говорить то, что они желают слышать. Это самое главное, как, впрочем, и то, чтобы вам хорошо платили».

Мои отношения с Керстеном были далеко не столь дружеские, как он пытался изобразить. Но поскольку я все еще оставался на положении узника концлагеря, работавшего по приказу Гиммлера, само собой разумеется, я не мог ответить Керстену так, как мне хотелось. Апотому я ограничился словами: «Господин Керстен, давайте подождем. Мы все это с вами обсудим, когда закончится война».

Зная Керстена, я мог вполне предположить, что он меня усиленно обхаживает, рассчитывая на поддержку своих проектов, когда они будут представлены на рассмотрение Гиммлеру. Не верилось, что он собирается забрать меня с собой в Америку. И все же Керстен продолжал толковать об этом: «Вам стоит только слово сказать. По приезде в Стокгольм я расскажу Сторху о наших намерениях. Он выправит нам паспорта для въезда в любую страну. Я все для вас устрою».

«Надеюсь, это будут не фальшивые паспорта, господин Керстен, — сказал я. — При всем уважении к господину Сторху не верю, что он был настолько влиятелен, чтобы устроить нам паспорта в любую страну. Одно из двух: или те паспорта стоят огромных денег, или с ними нас арестуют, едва ступим на землю той страны. Откуда у господина Сторха настоящие паспорта? Какую цену пришлось бы за них заплатить?»

Керстен не медлил с ответом: «Сейчас вам ничего не придется платить. Позже, когда все устроится, можно будет подумать о форме компенсации».

Это было как раз то, что я и ожидал. «Дорогой господин Керстен, — сказал я, — не по душе мне такие дела».

«Послушайте, господин Вульф, — запротестовал он, — вам абсолютно не о чем беспокоиться. Я берусь достать все необходимые документы. Ни малейших сомнений для вас и вашей семьи».

«Я должен подумать об этом, — ответил я. — О своем решении извещу вас через неделю».

«Понимаю вашу озабоченность, — заметил Керстен, — но позвольте объяснить механику дела. Все очень просто. К тому

же мы знаем друг друга настолько хорошо, что нет нужды что-либо скрывать. Если б дело обстояло иначе, я бы не обращался к вам за советами. А вы всегда были превосходным советчиком».

Я поднял руку, чтобы прервать поток похвал в мой адрес, и он продолжал свои объяснения: «В офисе господина Сторха имеется множество паспортов, в основном, стран Южной и Центральной Америки, скажем, таких, как Гаити. Все паспорта подлинные, получены непосредственно из тех государств. Разумеется, они были выкрадены из паспортных отделов лицами, имевшими к ним доступ. Но все паспорта с подлинными номерами, печатями и подписями. Все номера фиксируются, так что власти будут знать, что эти паспорта исходят из офиса господина Сторха. А это равносильно признанию их действительными. Возможно, у господина Сторха с этими странами особое соглашение. Мне об этом ничего неизвестно. Но уверяю вас, господин Вульф, на этого человека вы можете положиться. Если захотите, я все немедленно устрою» [5] .

5

В то время выдавалось много таких паспортов; секретарь Керстена вела им учет. Люди Шелленберга из Отдела VI знали, что Керстен снабжает людей заграничными паспортами.

Я никак не мог отделаться от мысли, что Керстен хитрит и за границу меня хочет увезти, чтобы там закабалить. Опыт двух последних лет вполне подтверждал мои подозрения — Керстен постоянно заваливал меня неоплачиваемой работой. «Господин Керстен, — сказал я, — вы же понимаете, прежде чем решиться на столь серьезный шаг, я должен все обдумать».

Перед его отъездом в Стокгольм я поблагодарил за предложение — и отказался.

Но тогда, уже с неделю находясь в Германии, Керстен постоянно ездил на массажи к Гиммлеру. Сейчас мы, конечно, знаем из книги «Мемуары Керстена, 1940–1945 годы», что забота о здоровье Гиммлера для него была только поводом, в Германию он вернулся ради собственных дел или, как он выразился, «из гуманитарных соображений». Очень скоро прояснилось, что представляла собой его «гуманность» и какие интересы он собирался отстаивать.

С начала 1943 года Шелленберг, Говертс и я стремились приблизить падение Гитлера и побуждали Гиммлера вступить в переговоры с союзниками, освободить узников концлагерей и репатриировать заключенных иностранцев. Без такого жеста доброй воли перемирие, конечно, было бы невозможно. Мы понимали, Гитлер не пойдет на заключение мира. Его девиз — Победить или погибнуть! — большинство немецкого народа отвергало.

Гиммлер был осведомлен о наших планах с конца 1944 года, а в мае того же года, когда он советовался со мной по астрологическим вопросам, мы эту тему обсуждали часами. Тысячи немцев за эту идею боролись годами, их бросали в тюрьмы, пытали. Генералы отдали свои жизни ради того, чтобы покончить с Гитлером. И вот теперь, в начале марта 1945 года, господин Керстен появился со своим смехотворным списком из нескольких тысяч фамилий и еще одним «особым» списком, где было совсем немного фамилий, появился в надежде «предотвратить наихудшее» во имя гуманности. Господину Керстену не было необходимости брать на себя такую миссию. Шаги в этом направлении уже предпринимались, и, к сожалению, не обошлось без жертв. Но миссия Керстена поддерживалась прежде всего шведским правительством, которое добивалось освобождения заключенных скандинавов. Всемирная еврейская организация о своих интересах заявила позднее.

Из-за постоянных колебаний Гиммлера, его нежелания совершить переворот положение узников концлагерей день ото дня становилось все более отчаянным. Передававшиеся через Мартина Бормана приказы Гитлера — всех заключенных расстрелять, а лагеря сравнять с землей — в той обстановке, к счастью, оказались невыполнимыми. Попытки швейцарского Красного Креста добиться освобождения евреев и других заключенных предпринимались и ранее, продолжались они и в 1945 году, хотя в обстановке полной неразберихи, уже охватившей Германию, любые переговоры были затруднительны.