Военные загадки Третьего рейха
Шрифт:
Среди заговорщиков, которые впоследствии поплатились своей жизнью, был и адмирал Вильгельм Канарис, шеф разведслужбы ОКВ — абвера. В то время, когда я был адъютантом Гальдера, я часто встречался с адмиралом, так как ему приходилось проходить через мой кабинет, чтобы попасть к Гальдеру. Вскоре я узнал, однако, что мое присутствие нежелательно — в связи с секретностью, а также из соображений безопасности — и я тактично удалялся. Когда я стал руководителем группы «Восток» и работал над планом операции «Барбаросса»— наступательной операции на Россию — я внес предложение о присоединении подразделений абвера к штурмовым отрядам, принимающим участие в атаке. На совещании, проходившем в его кабинете в 1940 году, Канарис встретил мое предложение с одобрением. Хотя я был только майором, он всегда
Эти черты характера Канариса не померкли даже под пеленой дурной репутации — участь, которую он разделил со многими другими разведчиками как в Германии, так и за рубежом. Его критиковали авторы, которые, очевидно, не были знакомы с ним. Канариса постоянно обвиняли в медлительности, недостатке решительности, мнительности. «Разоблачение» известного заговора должно было запятнать его репутацию; но что касается меня, я убежден, что ни одна из этих немыслимых сверхъестественных историй не имеет отношения к адмиралу.
Будучи глубоко религиозным человеком, честным, достойным офицером, Канарис обладал интеллектуальными способностями, которыми не могут похвастаться военные с первой половины XIX века — способностями, благодаря которым такие офицеры, как Роон, фон дер Гольц и граф Йорк фон Вартенбург, так же как Клаузевиц и Мольтке, преуспели в различных науках. Более того, в отличие от многих других офицеров, Канарис умел думать в глобальных масштабах. Так, он мог предсказывать с непогрешимой точностью политические события. Правда, к нему далеко не всегда прислушивались, как делали Фрич, Браухич, Бек и Гальдер. Но такова уж была его судьба, и в этом он был не одинок. Поэтому неудивительно, что в 1939 году, когда началась война, он занял весьма пессимистическую позицию и плащ Кассандры прочно осел на его плечах.
Канарис был убежденным противником нацизма. Как и генерал Бек, он страдал из-за внутреннего конфликта: с одной стороны, он принимал военную присягу и клялся именем Бога, с другой — противостоял режиму. Понимание того, что Германия ввязалась в страшную борьбу не на жизнь, а на смерть, и что в случае поражения страдать будут все немцы, а отнюдь не одни нацисты, усугубляло душевные муки. Вспоминаю долгую беседу, которую я имел с Канарисом в 1942 году, когда он рассуждал о предательстве и государственной измене, придя к заключению, что только последнее может быть оправдано. Но Канарис добавил, что преступники должны сознавать, что только одно гарантирует оправдание заговорщику — заговор должен быть успешным. И они также должны понимать, что, пока они не добьются успеха, они подвергают себя и своих родственников большому риску. Так он и действовал, собирая в абвер людей, которые подвергались опасности из-за своих политических убеждений, спасая их от гестапо; и он поставил печать на свои убеждения — после чудовищных пыток, о которых мы знаем от уцелевших заключенных концлагеря Флоссенберг, — будучи казнен 9 апреля 1945 года.
Адмирал Канарис был абсолютным противником политических репрессий; его религиозные взгляды запрещали ему даже рассуждать о таких методах. Я хорошо помню, как он с негодованием рассказывал мне о попытке Гитлера заставить его убить Уинстона Черчилля. Он отказался от такого задания (то же самое он сделал, когда ему приказали убрать сбежавшего французского генерала Жиро). И я могу заявить, что абвер II, диверсионная служба, возглавляемая генералом Лахузеном, была создана только для разрушения или повреждения важных военных объектов в тылу врага. Советский КГБ и его предшественников, впрочем, никогда не мучили угрызения совести: кроме шпионажа и диверсий организация занималась ликвидацией неугодных лиц.
Абвер Канариса занимался не только военной, но и политической разведкой. Эта информация передавалась через ОКВ — которому он подчинялся — различным учреждениям, в частности, Министерству иностранных дел и военному департаменту. У него самого были связи с весьма влиятельными людьми за границей, и он часто навещал их. Даже во время войны он посещал знакомых в испанском и португальском правительствах. Следствием таких контактов было то, что в 1940 году его послали
Конец 1940-го года был занят приготовлениями нашего вторжения в Грецию, которое планировалось на весну 1941-го, с использованием в качестве плацдарма Болгарии. Когда фюрер утвердил план этой операции, мы вплотную занялись предстоящей русской кампанией. Лично я занимался материально-техническим обеспечением, резервом и транспортом, а позже — основными объектами наступления групп армий.
Гитлер начал наступление на Россию 21 июня 1941 года. В первые недели стало ясно, что мы захватили русских врасплох, и Гитлер ликовал, видя, как линия фронта отодвигается все дальше и дальше в глубь советской территории. В Генеральном штабе нашей армии была учреждена специальная служба под началом полковника Эберхарда Кинцеля, которая должна была контролировать разведку на русском фронте и прилегающих территориях. Кинцелю, однако, не удалось поладить с генералом Гальдером, о чем свидетельствуют дневниковые записи генерала, и он не принял на вооружение его организационные принципы, которые помогли бы удержать быстрый темп, взятый в первые месяцы войны. Следствием неудовлетворенности Гальдера Кинцелем — как я упомянул — явился тот факт, что 1 апреля 1942 года я был назначен на его пост руководителем отдела «Иностранные армии Востока».
Обстановка на фронте к началу апреля 1942 года была такова: нам удалось стабилизировать линию фронта в главных секторах, удерживаемых группами армий «Центр» и «Север», где положение усложнилось из-за зимы. В результате возникших затруднений мы потеряли значительную часть территории, много вооружения было утрачено во время отступления. Но гораздо хуже было то, что зима оказала пагубное влияние на немецких солдат, которые после двух лет успешных боевых действий впервые столкнулись с проблемами, если не сказать с поражением. Хотя причины крылись в суровых погодных условиях, нехватке зимнего обмундирования и резком снижении численности дивизий, все это не преминуло отразиться на боевом духе солдат.
Нам надо было во что бы то ни стало снова захватить инициативу, и не только по психологическим мотивам. Перед нами стояла реальная военная угроза: советское контрнаступление, которое началось в ноябре 1941 года (не явившееся, впрочем, сюрпризом для отдела «Иностранные армии Востока»), показало, что Сталин готов перебросить войска с Дальнего Востока, чтобы облегчить положение на западном фронте, если понадобится. Более того, зимние сражения показали, что русские способны импровизировать. За каждой передышкой, которую мы им давали, следовало многократное усиление их боевой мощи, которую удалось подорвать летом 1941 года. Если мы не предпримем наступление, конфликт затянется, а это грозило войной на два фронта. Мы ожидали, что американцы откроют второй фронт не позднее 1943 года. Таким образом, к началу 1942 года Гитлер стоял перед лицом проблемы, похожей на ту, с которой столкнулось Верховное главнокомандование во время Мировой войны весной 1917 года.
В процессе работы в оперативном отделе мы пытались определить, где и какими силами возможны новые наступательные действия. Мы пришли к выводу, что вермахт и военная промышленность, несмотря на все усилия, не смогут восстановить потери в живой силе и технике достаточно быстро, чтобы начать наступление по всему восточному фронту от Крыма на юге до Ленинграда на севере. Кроме того, мы подсчитали, что дивизии, противостоящие на западе Британии, вероятнее всего, к 1942 году не смогут поддерживать состояние боеготовности без надлежащего перевооружения. Поэтому нам оставалось ограничиться небольшими наступательными действиями — с целью вернуть территории, потерянные за зиму, особенно в Крыму и в Харькове, и захватить Ленинград, чтобы нейтрализовать Балтику и усилить наши наземные связи с финнами.