Военный разведчик

Карцев Александр Иванович

Я сделал скальпелем небольшой надрез наружной косой мышцы живота. Сразу же под скальпелем тускло блеснул крохотный стальной осколок. Я достал его пинцетом. Фантастическое везение! Об этом можно было только мечтать. Но сил для того, чтобы мечтать у меня больше не было. Я обработал рану и попрощался. Сказал, что приду завтра. В это же время.

Старший вывел меня во двор крепости. Мне вернули моего ослика Хуай Су. И проводили до окраины кишлака. Не сказав ни слова. У меня не было сил удивляться. Подсознательно я понимал, что все правильно. Если бы меня не отпустили, наши войска начали бы операцию по моему освобождению. Или возвращению трупа. Затем операцию возмездия. Все это сопровождалось бы стрельбой, артиллерийскими и авиационными ударами. Шумом и суетой. Раненый пока был не транспортабелен.

Вывести его из-под удара в ближайшие дни было невозможно. К тому же раненому нужен был покой. И квалифицированный уход. Старший принял правильное решение. Как офицер, я мог остаться в кишлаке только в виде трупа. Но это вызвало бы ненужные хлопоты и проблемы. Как врач, я был нужен ему живым. Поэтому меня отпустили. Ни для кого не было секретом, что я частенько навещаю свой лазарет в кишлаке Калашахи и раненых в других кишлаках. И никогда не делю своих пациентов на мирных дехкан и моджахедов. Ну, насчет этого утверждения я бы не был столь категоричен. Людям свойственно ошибаться. В том числе и на мой счёт.

Потихоньку все вставало на свои места. Судя по всему, ребята эти были из банды Анвара. Кто-то из приближенных к руководству банды. Возможно, кто-то из них даже сам Анвар, или его брат Шер-шо (Шер-шах). Старший группы, захватившей меня. Или раненый моджахед.

С раненым тоже всё было очень просто. Пошел утром поохотиться на уток. Недалеко от Тотахана по руслу реки Барикав было множество небольших запруд с деревянными чучелами уток и укрытиями для охотников. А вместо утки поймал несколько осколков с выносного поста. Вообще-то это могло быть чрезвычайным происшествием. То, что бойцы с гранатометно-пулеметного взвода Андрея Иванищева ранили из автоматического гранатомёта охотника. Хотя, с другой стороны, охотникам нечего было делать под выносным постом. Мест для охоты вокруг было предостаточно. Но то, что обычный охотник оказался главарем банды, меняло всё кардинально. То, что в течение нескольких последних лет не удавалось сделать многим профессионалам (А за Анваром и его братом, Шер-шо, вот уже несколько лет охотились наши разведподразделения), смог сделать обычный командир гранатомётно-пулемётного взвода прапорщик Андрей Иванищев! Подстрелить одного из братьев. Жаль только, что ранение оказалось столь пустяковым. Да, и то, что раненный был одним из братьев — всё ещё оставалось лишь моей догадкой. Хотя я практически не сомневался, что она верна на все сто.

Я вернулся на Тотахан разбитым и смертельно уставшим. Мой ослик Хуай Су тоже не был преисполнен жизненных сил и оптимизма. Он довез меня до командного пункта, и устало поплёлся обратно. К подножию горы. В родной кишлак. Глаза его были печальны.

Глава 3. Охотничий патрон

Всё это было форменным безобразием. Нет, то, что я уснул, ещё не дойдя до своей кровати, было нормальным. Вполне естественным после всего пережитого. Ненормальным было то, что буквально через мгновение меня уже кто-то тряс за плечо и пытался разбудить. Я лениво отмахивался, просил не трогать меня. Уж кто-кто, а я-то прекрасно знал, что разбудить меня до обеда было невозможно. Это я и пытался втолковать тому, кто вполне успешно пытался вытрясти из моей бедной шкуры мои последние кости и остатки моей бедной, растерзанной души.

Над самым ухом раздавался голос Серёжи Багрия, ротного писаря:

— Товарищ старший лейтенант, ну проснитесь же. Духи обстреливают заставу.

— Ну и пусть себе обстреливают. Отстань!

Я продолжал лениво от него отмахиваться, но ноги уже ползли в сторону выхода. Рука привычно зацепила за ремень автомат Калашникова, стоявший в изголовье моей кровати, лифчик с запасными магазинами и гранатами. И потащила их за мной следом. Я выполз на огневую позицию миномётчиков. Она располагалась метрах в десяти от первого поста и в пяти метрах от канцелярии. Уползти дальше я не смог бы при всём своём желании.

Наблюдатель с первого поста доложил о сорока двух пусках неуправляемых реактивных снарядов по заставе. Кто-то из миномётчиков подал голос:

— По выносному молотят.

Голос был мне незнаком. Но мысль показалась довольно здравой: выносной

пост — это гранатомётно-пулеметный взвод Андрея Иванищева. Значит, не по нам. Значит, пусть молотят.

Мозг категорически отказывался просыпаться. Неуправляемые реактивные снаряды потому и называются неуправляемыми, что наводятся на цель на глазок. Запускаются духами с камней и представляют серьёзную угрозу только при стрельбе по площадям. Попасть НУРСом по заставе, расположенной на горном хребте довольно сложно. Но духи выбрали огневую позицию в направлении продолжения линии водораздела. Это позволило им значительно улучшить точность стрельбы. Подавляющее большинство снарядов упало с недолётом. Несколько перелетело через выносной пост и взорвалось на нашей заставе. Их разрывы и разбудили меня окончательно.

Я отдал команду танкистам и миномётчикам обработать квадрат, из которого были произведены пуски. Это не имело никакого смысла. С началом пусков духи уходили с огневой площадки. Поджигали бикфордовы шнуры, которые тянулись к реактивным снарядам и уходили. Обработка квадрата несла скорее психологическую нагрузку, чем практическую. Оставалась надежда, что снарядом или миной можно повредить НУРСы, которые еще не взлетели в направлении цели.

Обстрел прекратился почти мгновенно. С выносного поста доложили об отсутствии потерь. Сержант Нигмат Хашимов, замкомандира второго взвода доложил, что оружие разряжено и осмотрено. Это было последнее, что я услышал. Сон липкой пеленой окутал моё сознание. И я снова провалился в небытиё…

У меня есть одна не самая хорошая привычка. Я люблю просыпаться с первым лучом солнца. Нет, не подумайте ничего плохого. Я — не жаворонок. И просыпаюсь я не с первым лучом солнца вообще. А только с тем, который запускаю в свою комнату через шторы или жалюзи. Обычно это не происходит раньше одиннадцати часов утра. Уж что-что, а поспать я люблю.

Было шесть часов. В это время у меня не существовало никаких привычек. В это время я никого и ничего не любил. Для меня и времени такого никогда не существовало. Ну, вы же нормальные люди! Вы меня поймёте. Шесть часов утра!

В шесть часов утра каждый день я присутствовал на утренней физической зарядке восьмой сторожевой заставы. Точно такие же, как и я, не проснувшиеся лунатики, махали руками и ногами. Приседали и безуспешно пытались что-то изобразить на перекладине. Шоу продолжалось около получаса. Затем полчаса — личное время. Завтрак. После завтрака народ начинал потихоньку просыпаться. Ближе к одиннадцати я возвращался в канцелярию командира роты, отодвигал занавеску на окне. И запускал в комнату первый солнечный лучик. Теперь можно было просыпаться и мне!

Итак, сегодня ночью духи пытались провести операцию «Возмездие». Наказать Андрея Иванищева за его удачный выстрел. То, что площадка, с которой проводились пуски, находилась вне зоны ответственности нашей и духов, ни о чем не говорило. Это была, так называемая, нейтральная территория. Я не на мгновение не сомневался, что инициаторами ночного обстрела были мои вчерашние знакомые из кишлаков Джарчи и Петава. Новым было лишь то, что обычно такие площадки они оборудовали где-нибудь на окраине мирного кишлака. В надежде на то, что при ответном обстреле мы можем зацепить кого-нибудь из мирных жителей. Тогда результативность духовского обстрела возрастет многократно. Ведь нет ничего более приятного, чем показать окружающим, что советские войска воюют с мирными жителями.

Ну, что ж на операцию «Возмездие» мы всегда найдем, чем ответить. Не люблю я этого. Но ответить надо. Будучи человеком верующим (а я верю, что земля плоская, и держится она на трех слонах: семье, работе и друзьях; верю, что моя девушка — самая прекрасная, самая красивая и желанная — ждет меня дома; верю, что она меня обязательно дождется!). Так вот, будучи человеком верующим, я не люблю излишней жестокости. Нужно уметь прощать врагов своих. Смирение, только смирение. Когда кто-то ударил тебя по левой щеке… Нет, не умею. Не умею прощать! Когда кто-то планирует ударить меня по левой щеке, я предпочитаю работать на опережение. Перехватить приближающуюся руку, провести болевой прием. Одновременно со встречным ударом. Справедливость. Встречный удар — это справедливо!