Воевода
Шрифт:
Но пока надо было подумать о другом — о том, чтобы отправить в Москву возниц с подводами. «Их больше четырёхсот, а они не нужны. Разве что два десятка коней оставить да саней десяток», — рассудил Даниил. Так он и поступил на другой день.
Постепенно жизнь на становище налаживалась. Росли клетки заготовленных пластин и брусьев. Мастера приступили к изготовлению каркасов для стругов. Дело это было тонкое — связать каркас без единого гвоздя и костыля, всё на деревянных шипах. Для этого поискали крепкую древесину: дуб, граб, ясень. В поисках этих деревьев Даниил на косу съездил: видел он там дубы в свой первый наезд. В этот раз он нашёл на косе даже небольшую дубовую рощу и привёл
— Сынку, ты чего тут колобродишь какой день? — спросил дед.
Даниил, улыбаясь, подошёл к нему.
— Я, дедушка, местных проживающих ищу. Дело к ним есть.
— А ты не из басурман? Эвон, борода-то чёрная.
— Это мне от бати досталось. Ратник я, не басурман.
— Ну заходь, побалакаем. — Старик повёл Даниила в хату.
Даниил не заставил себя ждать: вошёл и, увидев перед собой пожилую, но моложавую женщину, поклонился.
— То моя Олыка, — проговорил дед. — Меня же Карпом кличут. Садись да выкладывай свою нужду. — Он показал на лавку, вытесанную из бревна.
— Деда, вот что мне поведай: ты давно на Днепре живёшь?
Карп пожал плечами, посмотрел на Олыку.
— Баба, скажи ты, я запамятовал.
— Скажу, скажу, сивый. В тот год, как мы пришли на мыс, наша Долька отелилась, и в ту же зиму у нас украли Рудного. Какой конь был! Через зиму у нас телку басурманы увели. Ещё через зиму Дольку свели. Ты, старик, тогда ещё одного побил. Теперь вот зимуем без коровы. Совсем осиротели.
Даниил понял, что живут они на косе четыре года. Получается, три ледохода видели. И четвёртый близок. Когда он наступит?
— А за реку вы ходите? — спросил Даниил. — Может, сено там косили, а зимой вывозили? Лед-то когда вскрывается?
Дед ухмыльнулся: дескать, при чём тут лёд и сено.
— Река у нас очищается на Благовещение Пресвятой Богородицы, — ответила бабка Олыка.
— Выходит, в конце марта? — вновь спросил Даниил.
— Может, и так, да мы дней не считаем, — опять ответила Олыка.
Наблюдая за дедом и бабкой, Даниил понял, что они не местные жители — с чего бы им отселяться? — а пришлые. Откуда только? По говору они не походили на русичей ближних к Москве земель. За четыре года и быт у них тут не сложился, и чем они жили, отгадать трудно. Расспрашивание Даниил
— Сами-то вы откуда пришли на Днепр?
— С Дона мы, с вольного, — оживился дед. — Беженцы мы. Басурманы к нам нахлынули, всю станицу разорили, угнали в неволю. Мы лишь и остались, потому как на отшибе жили.
— И что же, одинокие тут бедуете?
Дед и баба переглянулись.
— Одинокие, — ответила Олыка. — Сынки наши головы сложили на Волге, говорили, под какой-то Казанью.
— Ты уж и правду бы сказала: зять наш тоже там голову сложил, — дополнил Карп.
«Вон как поворачивается, — подумал Даниил. — Выходит, рядом где-то бились с казанцами». Он встал и поклонился.
— Низкий поклон вам за сынов-героев, за зятя. Пришлось и мне под Казанью сражаться. Многих казаков с Дона там видел.
— Эко лишенько, ох, Боже, какое лишенько, — запричитала Олыка.
— Порадовал ты, сынку, порадовал. Может, и наших сынов видел! Беда-то какая, горилки нема, то-то бы за сынов выпили, — сокрушался Карп.
— Батя, мы почтим память твоих сынов и зятя. Завтра же и почтим. И позову я своих братов, которые тоже под Казанью бились. — Даниил откланялся и покинул хату.
Всё то время, пока Даниил разговаривал с Карпом и Олыкой, пара тёмно-вишнёвых глаз не отрывалась от лица Даниила. Молодая женщина Олеся стояла в своём покое за дверью и наблюдала через щёлку за Даниилом, прислушивалась к разговору. Едва Даниил ушёл, она вышла из своего покоя и скрылась во дворе. Она поглядывала из-за угла, как он садился на коня и поскакал, а после этого долго стояла, прислонившись к стене хаты. В глазах у неё были слёзы и таилось горе. Вспомнила она в эти минуты своего убогого Охрима, к которому никогда не питала никаких чувств, кроме жалости. Была ещё досада на родителей, потому как выдали они её за сына зажиточных хозяев. Да что там, и вспоминать-то было нечего, и оттого, сама не понимая, увидев дважды Даниила, она потянулась к нему, как цветок к солнцу.
Даниил проехал мимо лесорубов, которые валили дубы, понял, что у них всё идёт как надо, предупредил, чтобы не валили деревья больше нужного, сказал: «Поберегите на будущее» — и поскакал в становище. К вечеру этого же дня воеводы собрались в шатре Даниила и подвели счёт сделанному за день. Выходило, что весь брус, все пластины на боковины стругов будут готовы через день-другой и каркасов для стругов было сделано уже за полторы сотни. Лавки на струги были уже вытесаны из толстых комлей, которые тоже разбивали пополам и вдоль.
— Слава богу, всё идёт хорошо, к половодью, надеюсь, и управимся, — заключил беседу о делах Даниил. — А теперь, браты, у меня новость есть.
Удивились Пономарь и Лыков: какая такая новость в глухом лесу может явиться.
— Выкладывай свою новость, коль так, воевода, — сказал Степан.
— Вы, поди, видели, тут выше по течению реки коса огромная в Днепр врезается. Так на ней близкие нам люди живут.
— И кто же? — спросил Пономарь.
— Батюшка с матушкой казачьего рода, а их сыны и ещё зять под Казанью пали. Вот так-то.
— Да, новость... Может, мы и видели тех лихих казаков. Уж больно славные они ребята, — с похвалой отозвался Степан.
— Вот я и хочу, чтобы мы завтра после полудня на косу пожаловали. Почтим казаков.
— А чем они там живут? — спросил Пономарь.
— Удивился и я, когда сидел в хате. Похоже, что впроголодь. Может, рыбой из Днепра питаются. Они тут четыре года бедуют. У них что ни год, то беда: в первый год коня увели, во второй — телку, на третий корову угнали. Живности никакой не держат.