Воин древнего мира
Шрифт:
Последний оставшийся в кругу считался победителем.
Дети все утро играли в эту игру, и Кхай наблюдал за ними. Однако все время перед его глазами стояла одна и та же картина: невысокие желтокожие мужчины кланялись друг другу и улыбались перед тем, как вступить в схватку — короткую и безжалостную!
Видения появлялись и уходили, а через минуту возникали вновь. Кхай время от времени тряс головой, чтобы отделаться от них. Ему казалось, что он сам сражается с этими желтокожими мужчинами.
Они обучили его своему искусству. Откуда-то, каким-то необъяснимым образом Кхай знал, как нужно действовать. В видениях он был взрослым мужчиной, сильным и ловким,
Из всех юношей, зашедших в тот день в круг, Кхай оказался самым младшим. Он был высоким и худым, не обладал ни выносливостью, ни мускулами остальных претендентов, но он имел... нечто другое. И как только борьба началась, Кхай оказался в центре внимания. Мелембрин, почти калека, бледный от неутихающей боли, сидел на возвышении для судей и подбадривал сражавшихся. Рядом с ним замерла Аштарта. Она была поражена неизвестной ей до этого гранью таланта юноши, о которой она даже не догадывалась.
Вначале другие участники игнорировали светловолосого, голубоглазого юношу из Кемета, но после того, как Кхай выбросил нескольких борцов из круга, кушиты поняли, что он представляет настоящую угрозу.
Трое самых опытных юношей, одетых только в набедренные повязки, обменялись многозначительными взглядами и одновременно повернули против капитана лучников. Пока один попытался локтем врезать Кхайю в лицо — что являлось грубым нарушением правил, не разрешавших подобные удары, другой подставил ему подножку. Кхай растянулся на земле и в удивлении провел рукой по окровавленному рту. Тем временем третий притворился, что падает на кемета, и стал опускаться на ребра Кхайя, выставив колени вперед.
И тут как будто какой-то ключик повернулся в мозгу Кхайя. Его, казалось, подменили. Скорость и сила его движений несколько увеличились. Когда колени противника опустились туда, где только что находилась грудь Кхайя, кемет уже откатился в сторону, вскочил на ноги и врезал ребром ладони, внезапно ставшим твердым, как камень, по носу самого здорового из атакующих. Тут же он повернул голову и увидел стоящего на коленях противника, как раз на том месте, где секунду назад лежал сам, резко отвел локоть назад и врезал им по лбу кушита с такой силой, что парень рухнул наземь, лишившись чувств. Тот, кто подставил Кхайю подножку, прыгнул на него сзади, схватил рукой горло и приставил колено к спине. Одновременно он попытался другой рукой ударить кемета по голове.
В ту же секунду воздух пронзил воинственный клич — крик воина, мастера рукопашного боя, заводящего себя перед схваткой, превращающего свое тело в боевую машину. Кхай одним движением сорвал противника со спины и выкинул его из круга. Затем он оказался среди оставшихся претендентов, посылая удары направо и налево. К этому времени Мелембрин уже вскочил на ноги и одобрительно кричал, вне себя от радости.
— Ш'тарра, ты только взгляни на него! Я был точно таким же в его возрасте! С тех пор я не видел, чтобы кто-то еще так боролся. Кемет — прирожденный воин!
— Но они не борются, — ответила Аштарта. — Они сражаются по-настоящему! Везде кровь, и, по большей части, это дело рук Кхайя!
— Все это дело рук Кхайя! Я это вижу, девочка. Но они первыми набросились на него. Словно щенки на спящего льва. Теперь они разбудили Кхайя, и им приходится за это платить.
Увидев, в какой опасности находятся их друзья и беспокоясь о поверженных Кхайем товарищах, с полдюжины оставшихся кушитов бросились на кемета в отчаянной попытке выкинуть его из круга. Кхай словно ураган налетел на оставшихся противников. Они отлетали вправо и влево, пока, наконец, Кхай не остался лицом к лицу с Манеком Тотаком. Они оба сильно устали и кружили у противоположных сторон круга, у самого края, отмеченного камнями, с ненавистью глядя друг на друга налитыми кровью глазами. Однако к этому времени Кхай оказался в таком же замешательстве, как и зрители. Все его навыки исчезли, так же внезапно как появились. Когда Манек собрал последние силы и бросился на кемета, единственное, что Кхай смог сделать, — это направить атаку таким образом, что оба соперника одновременно вылетели из круга.
— Ничья! — закричал Мелембрин, снова вскакивая на ноги. — Что ты скажешь, Ш'тарра?
— Да, папа, ничья. Как ты думаешь, теперь они станут друзьями?
Царь проследил за взглядом дочери и увидел, как Манек и Кхай, шатаясь, покидают поле брани. Они обнимали друг друга, а их смех заглушал крики толпы. Они хромали, но смеялись.
— Друзьями? — в конце концов переспросил царь. — Да, думаю, что да. Надеюсь. Потому что они не могут позволить себе быть врагами. Нельзя допустить, чтобы внутренние распри раскололи Куш надвое.
Когда пошел третий год пребывания Кхайя в Куше, из Кемета к горным племенам начали приходить тревожные новости. На границе Нубии и Кемета разразилась воина — из-за постоянного и наглого захвата рабов фараоном. Ньяка устроил набеги на Пех-Ил и Фемор. Фараон начал строить форты вдоль всей реки между Пех-Илом и Субоном и еще больше укрепил дружбу с аравийцами, живущими за Узким морем. Он требовал большую дань от Сидона и Синайя, чтобы оплатить мобилизацию. Беда витала в воздухе, большая беда, и Куш почувствовал первые признаки ее приближения.
А пока Кхай и Манек стали друзьями, если можно было назвать дружбой отношения бывших соперников. Манек всегда подчеркивал, что считает Кхайя принадлежащим к низшей расе, отважным кеметом, но тем не менее кеметом. Вопрос о ценности Кхайя как воина не стоял, но, по мнению Манека, на него следовало смотреть, как на наемника, а не как на настоящего друга народов Гилф-Кебира и земель, более отдаленных от границ Кемета.
Вскоре Манек и Кхай стали молодыми тысячниками, и их авторитет рос с каждым днем. Мелембрин полагался на их мнение по военным вопросам, прислушивался к их советам и в соответствии с ними планировал подготовку своих воинов. Он не сомневался, что придет день, когда Кушу снова придется сражаться с армией фараона. Однако царь сдавал с каждым днем и знал это. Яд растекался по его телу все быстрее, и конец должен был наступить очень скоро.
Что касается Аштарты, то ее готовили к обязанностям кандассы, так что у нее оставалось очень мало свободного времени.
Видения Кхайя беспокоили его гораздо меньше, но некоторые порой становились более конкретными, более детализированными, так что он мог вспомнить их, проснувшись. Теперь Кхай мечтал о седлах и боевых колесницах, о темных металлах, сокрытых в земле. В его снах произносились названия этих странных вещей.
К концу третьего года Мелембрин умер, и Аштарта стала кандассой. Месяц она носила траур, а когда, наконец, заняла место на троне Куша, принцесса-сорванец превратилась в божественно красивую женщину, настоящую царицу. Все вожди племен приняли ее и присягнули на верность.