Воин из Киригуа
Шрифт:
— И они навсегда остались там? В мраке, без солнца и свежего ветерка, без голубого неба и зеленой листвы? Как же дядя согласился на это?
— Быть стражем покойного правителя — большая честь! Сначала твой дядя очень сопротивлялся, но жрецы убедили его. Он вошел в свою могилу улыбаясь и с гордо поднятой головой. А его семья была освобождена от податей на четыре года в знак чести, оказанной ему. Я уверен, что ты поступишь точно так же, если это понадобится! И всякий раз, проходя мимо этого храма, вспоминай о своем дяде; он воистину достоин доброй памяти!
Хун-Ахау приостановился и долго не мог отвести взгляда от массивного тела пирамиды, в середине которой его дядя (почему-то он представлялся юноше похожим на него) когда-то
Они прошли мимо нескольких других храмов и вышли наконец к цели их путешествия — дворцу. Вблизи он выглядел еще более мрачным и пугающим. Вмурованные около лестниц барельефы изображали связанных вождей, стоявших на коленях. Глаза их были обращены на главный вход. Казалось, пленники ждали появления своего победителя, который должен был решить их судьбу. Бесконечные арки, выходившие на широкую террасу, выглядели открытыми пастями какого-то сказочного чудовища, притаившегося среди зелени.
Им пришлось обогнуть угол здания, пока они не попали к нужному им входу. После расспросов дворцовые слуги пропели их в небольшую прохладную комнату, где на удобной широкой скамье сидел невысокий тучный старик — один из помощников управляющего, — державший себя очень важно. Он, впрочем, принял подать довольно любезно: без криков и брани. Слуга привычно быстро сосчитал яйца в двух корзинках, время от времени проверяя на выбор их свежесть и доброкачественность, а писец, сидевший у ног старика, записал на длинном узком листе бумаги* дату, имя батаба и количество принесенных яиц. Затем старик, взяв поданные отцом две палочки с нарезками, расколол их вдоль таким образом, что нарезки остались и на той и на другой половине; сличая их, можно было установить, не сделано ли затем лишних отметок. После этого пара палочек, предназначавшихся батабу, была окунута в зеленую краску и вручена отцу, который бережно спрятал их в складках набедренной повязки.
Отец с сыном несколько раз низко поклонились сидевшим и, произнося привычные слова благодарности, пятясь в знак почтения, выбрались из помещения. После полутьмы комнаты яркое солнце на миг ослепило их; перед глазами пошли радужные круги; Ах-Чамаль даже потер глаза. Но через секунду все стало обычным, и они могли продолжать свой путь.
Покинув территорию дворца, отец и сын медленно пошли по главной улице города. Ни тому, ни другому не хотелось сразу же возвращаться в селение: Ах-Чамаль жаждал обменяться с кем-нибудь новостями, а Хун-Ахау — более подробно осмотреть Ололтун. Желание их исполнилось: не успели они пройти и десятка шагов, как отец встретился со знакомым земледельцем из другого селения. Очень довольный встречей, он отпустил сына побродить по городу, приказав ему через час быть на вершине холма у выхода из Ололтуна.
Хун-Ахау медленно брел мимо зданий, то и дело останавливаясь, чтобы получше их рассмотреть. Размеры города и величественность сооружений его потрясли: до этого за всю свою жизнь он видел лишь три каменных здания: дом батаба, дом жреца и храм в своем селении. Какими маленькими и ничтожными казались они теперь ему в сравнении со строениями Ололтуна. Больше всего юноше хотелось вернуться во дворец и подробно осмотреть его, но он понимал, что это невозможно.
Поглощенный созерцанием открывавшихся всюду новых и новых чудес, Хун-Ахау не заметил, как сильно толкнул какого-то прохожего. Громкий язвительный голос привел его в себя:
— Где глаза у этой глупой деревенщины, этого потомка деревянных людей, погибших от потопа? Каким образом ты спасся от него, о бесстыдная бесхвостая обезьяна с разумом меньше ядрышка ореха? Какой зверь воспитывал тебя, о нечестивец, позорящий головы своих предков, если они вообще
Хун-Ахау остолбенело смотрел на остановившегося перед ним молодого воина, чуть старше его возрастом. В длинных волосах его, зачесанных назад, виднелось лишь одно перо, — это означало, что его воинские заслуги еще невелики.
Противник Хун-Ахау, подбоченившись, продолжал издеваться:
— Что же ты так широко открыл рот? Ты ждешь, что с неба начнут валиться в твою пасть печеные индюшечьи яйца?
Пробегавшие мимо двое мальчишек, привлеченные шумом, остановились, прислушались, скромно хихикнули в кулачки.
Осторожность и рассудительность покинули Хун-Ахау, и, сжав кулаки, он двинулся на обидчика:
— Как ты смеешь так говорить о моих предках?
Обидчик не успел ответить: его потянул за руку подошедший высокий человек в длинном одеянии; возможно, кто-то из младших жрецов.
— Охота тебе связываться, Шбаламке, с каким-то мальчишкой. Брось! Идем, тебя зовет мой отец…
Он увлек упиравшегося воина; тот, обернувшись, крикнул Хун-Ахау:
— Мы еще посчитаемся! Через два дня я найду тебя, где бы ты ни был, и переломаю тебе все кости. Ты узнаешь, как толкать благородного воина, неуч, бесхвостая ящерица!
Они скрылись за углом ближайшего здания.
Долго еще стоял Хун-Ахау на месте, размышляя о случившемся. Он то вспоминал оскорбительные слова воина о его предках, и у него снова закипала кровь; то вдруг думал, что Шбаламке, наверное, происходит из знатного рода, и радовался, что не успел ударить обидчика. Желание мести и привычная осторожность земледельца пред лицом знатного человека боролись в нем. Неожиданно ему пришло в голову, что отец, вероятно, уже ждет его, и, испуганно посмотрев на стоявшее уж высоко солнце, он поспешил к условленному месту.
Ах-Чамаль действительно ждал его, но, вопреки обыкновению, не сделал никакого замечания. Было видно, что он чем-то очень доволен. Когда они вышли из города, отец сказал:
— Я нашел тебе невесту! После сбора урожая и праздника твоего совершеннолетия мы с матерью займемся приготовлениями. Пора уже, сынок, и тебе обзаводиться семьей! Чем раньше это будет, тем лучше!
Хун-Ахау довольно безразлично отнесся к этому сообщению, хотя еще совсем недавно оно взволновало бы его до глубины души. Он немногословно поблагодарил отца за заботу и снова умолк. Его беспокоила произошедшая ссора и то, что он скрывает ее от отца. Но рассказать ему, обнаружить свое мальчишество как раз тогда, когда с ним говорили, как со взрослым, Хун-Ахау никак не мог решиться.
Вскоре Ах-Чамаль завязал разговор с Ах-Таком, односельчанином, также возвращавшимся домой, а Хун-Ахау, углубленный в свои неприятные размышления, так и дошел до селения, не промолвив больше ни одного слова. Уж скорее бы был сбор урожая! Тогда он будет взрослым и сможет достойно ответить этому грубияну Шбаламке!
Глава третья
НАПАДЕНИЕ