«Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей…»
Не печалься, душа. Среди русских воспетых полейИ чухонских болот, пустырей обречённого градаНичего не страшись. О сиротстве своём не жалей.Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды.Нас никто не обязан любить. Нам никто ничегоВ холодеющем мире, конечно, не должен. И всё жеНе печалься, душа. Не сбивайся с пути своего,Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа,Согревая пространство собою всему вопреки,Предпочтя
бесконечность свободы — законам и срокам,На крыло поднимаясь над гладью последней реки,Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком.
Из книги «Бубенцы»
1998
«А у неё проточина на лбу…»
А у неё проточина на лбуТакая белая, и чёлка — золотая,Я в поводу веду её в табун,Под сапогами чавкает густая,Как тесто, глина. Где-то в сторонеУрчит сердито трактор. И усталостьК её хребтистой старческой спинеПрисохла, словно струп. А мне осталосьУздечку снять, по шее потрепать,И постоять ещё минуту рядом,В кармане корку хлеба отыскатьИ протянуть ей. И окинуть взглядомБольные ноги, вислую губу,И тощих рёбер выпуклые строки,И белую проточину на лбу,И под глазами мутные потёки.И на мгновение увидеть в ней,В глубинах ускользающе-бездонных,Священное безумие коней,Разбивших колесницу Фаэтона.
«Вдыхая папиросный дым…»
Вдыхая папиросный дым,С насмешкой плюнув на запреты,Бродягой нищим и больнымВ Санкт-Петербург приходит лето.Приходит лето… Боже мой!Как бред прозрачен над каналом…Кто там на набережной? Стой,Ты, чьи шаги я вновь узнала.Послушай, я ещё жива,Не исчезай средь лестниц чёрных!..И растворяются словаВ листве и в чугуне узорном.А сердце? Что мне делать с нимЛукавой, хрупкой ночью белой?И вьётся папиросный дым:«Что хочешь, право, — то и делай».
Последний диалог
— Харон, повремени! Быть может, БогПошлёт еще попутчика. Тогда тыЗа тот же рейс получишь вдвое плату.Харон, прошу, повремени чуток!— О путник мой, я не спешу ничуть,но нет в задержке этой смысла, право.Моя работа — это переправаТаких, как ты. Садись, не обессудь.— Послушай, подожди ещё хоть миг…Да вот, гляди — и Лета неспокойна.Мне кажется, что более достойноНам будет плыть в безветрии, старик.— О путник мой, ошибся ты опять —И ветра никогда здесь не бывало,И гладь реки подобна покрывалу.Так что нам время попусту терять?— Я был ещё недавно средь живых,Плыть в неизвестность страшно и тревожно…Старик, пойми — мне больно, невозможноПокинуть всех любимых и родных.— О путник мой, не изменить закон.Что значит миг? Перед тобою — Вечность.Ты думаешь, чужда мне человечность?Но, путник мой, я — только лишь Харон.И эта просьба словно мир стара.За сотни лет река и та устала…А на меня сердиться — толку мало.Садись, мой путник. Лодка ждёт. Пора.
«Петербургские ангелы…»
Петербургские ангелы… Их остаётся так мало,Онемевшие пальцы до боли сжимают кресты.Петербургские ангелы смотрят светло и усталоНа плывущие вдаль острова и дома, и мосты.Петербургские ангелы… Им с каждым годом труднееВ наступающей мгле свой возлюбленный город беречь.Всё пронзительней ветер, всё жестче и всё холоднее,Всё печальнее очерк
опущенных ангельских плеч.И лишь ночью, когда спящий город ушедшему внемлетИ дворцовые залы шагов императора ждут,Петербургские ангелы спускаются с неба на землюИ, сложив свои крылья, проходными дворами идут.
«Распутица, а я ещё в пути…»
Распутица, а я ещё в пути.Распутица — и все пути рас-путны,Раз — путь, два — путь… Куда бы ни идти —Всё так же грязно и всё так же трудно.Ни дома отчего, ни даже кабака,Где можно всё пропить и всё растратить…О, русская дорожная тоска —Распутицы нестиранная скатерть.
«Парголово — тает дымкой на лету…»
Парголово — тает дымкой на лету.Весело катает леденец во рту,Или — колокольцем звякает в тиши,Или — Богу молится за помин души.Вдруг — рассыплет эхом средь замшелых плитПереливы смеха, перестук копыт,Талою водою зазвенит живей,Задрожит звездою в неводе ветвей.С горки, с горки, с горки!С горки, только — ах!..И солёно-горький привкус на губах.
«По стенам растекается устало…»
По стенам растекается усталоЗакатный яд,И лодочкой вдоль Крюкова каналаСкользит печаль моя.Сквозь призрачную лёгкость колокольни,Сквозь тень мостов,Сквозь триста лет глухой саднящей болиИ морок снов.Вдоль временем израненных фасадовИ пустырей,Сквозь зыбко отражённую оградуИ дрожь ветвей.Через немые вопли подворотен,И чей-то страх,Сквозь жар июля и скупую осеньВ чужих зрачках.Сквозь едкий дым, сквозь память коммуналок,Вдоль береговНездешних вод по Крюкову каналуСкользит любовь.
Рощино
Всё те же сосны, и между домамиЗаросший ряской лягушачий пруд,Лиловый и звенящий комарамиВечерний воздух — всё как прежде тут.Всё тот же дом с балконом ненадёжным,И улицы песчаный поворот.Уже другой, но столь же осторожныйКрадётся вдоль забора чей-то кот.Всё та же лень, и чай в простых стаканах(О, дачная посуда без затей!).Притушенный жасминовым дурманомПечной дымок уютней и теплей.Всё то же всё. И лишь другие детиМой давний смех поймали, словно мяч.И — потеряли. И нашедший ветерИграет с ним и шепчет мне: «Не плачь!».
«Далёкое лето, то самое лето…»
Далёкое лето, то самое лето,Где ты улыбаешься мне не с портрета,Где слёзы легки без хмельного надрыва,Где все наши лица беспечно-красивы.Где платья ещё не потрачены молью,Где сердце ещё не измучено болью,Где живы друзья, и прекрасное летоУлыбками юности нашей согрето.Где мысли о вечном вполне романтичны,Где все мы талантливы и необычны.Где нынче проводят, а завтра — встречают,Где поят на кухне портвейном и чаем…Где лодки-качели до неба взлетаютИ все телефоны ещё отвечают.Где с лёгкой душой говорят «до свиданья»,Где нет безнадёжно — последних прощаний.Где все мы не ведаем нашего часа,Где в комнатах смеха остались гримасы,Где слушали Цоя и «Шипку» курили,И то, что имели, совсем не хранили.Где в ЦПКиО катерок на причале,Где много надежды и мало печали,Где всем по пути, где манит неизвестность,И путник не знает, что путь его — крестный.
