Воины
Шрифт:
Они подняли Малькольма, закинули его руки себе на плечи и потащили его прочь, не обращая внимания на француза, который корчился и хрипел на земле.
Они еще успели отнести Малькольма в тыл, где уже трудились армейские хирурги. К тому времени, как Грей с тем офицером до ставили его к палатке хирургов, Малькольм скончался.
Обернувшись, Грей увидел, что французы рассеялись и обратились в бегство. Они отступали в сторону крепости. Взрытое и истоптанное поле было наводнено англичанами, которые с ликующими криками бежали мимо брошенных французских пушек.
Вся битва длилась
Он пришел в себя, сидя на земле. Голова была абсолютно пуста, он понятия не имел, как он тут очутился и сколько времени он тут провел — хотя, судя по всему, времени прошло немного.
Он увидел неподалеку от себя какого-то офицера, которым показался ему смутно знакомым. Кто же это... Ах, да. Адъютант Вольфа. Он так и не узнал его имени.
Он медленно встал, чувствуя себя одеревеневшим, как двухнедельный пудинг.
Адъютант ничего не делал, просто стоял. Глаза его были обращены в сторону крепости и бегущих французов, но Грей понял, что на самом деле они ничего не видят. Грей заглянул ему за спину, на тот пригорок, где стоял Вольф — генерала нигде не было видно.
— А генерал Вольф?.. — спросил было он.
— Генерал...
– начал адъютант. Он судорожно сглотнул. — Генерал был ранен.
«Ну еще бы, осел эдакий! — подумал жестокосердый Грей. — Встал на самом виду, словно мишень какая! Чего он еще ждал?» Но тут он увидел слезы, стоящие в глазах адъютанта, и все понял.
— Так он убит? — глупо спросил Грей, и адъютант — какого черта он так и не потрудился узнать, как его зовут? — кивнул, утирая закопченным рукавом закопченное лицо.
— Его... Сперва в руку. Потом в грудь. Он упал, пополз, потом опять упал. Я перевернул его... сказал, что мы победили. Что французы рассеялись и бегут.
— Он понял?
Адъютант кивнул и сделал глубокий клокочущий вдох.
— Он сказал... — Он запнулся, закашлялся, потом продолжал уже тверже: — Он сказал, что теперь он не страшится умереть, зная, что он победил.
— Да? — сказал Грей. Он видел немало смертей, и ему казалось куда более правдоподобным, что, если Джеймс Вольф и сумел исторгнуть из себя что-нибудь, кроме нечленораздельных стонов, его последними словами, скорее всего, было нечто вроде «черт!» или «о Боже!», в зависимости от религиозных верований генерала, о которых Грей ничего не знал.
— Да, это хорошо, — сказал он, хотя это звучало глупее некуда, и сам обернулся к крепости. К ней цепочками, точно муравьи, стягивались люди, и над одной из таких цепочек он увидел развевающееся на ветру знамя Монкальма. А под знаменем виднелась крошечная фигурка человека в генеральском мундире. Он ехал верхом, без шляпы, сутулясь и пошатываясь в седле, и окружившие его со всех сторон офицеры поддерживали его, чтобы он не упал.
Англичане снова строились в ряды, хотя было ясно, что битва окончена. На сегодня так уж точно. Грей увидел поблизости высокого офицера, который спас ему жизнь и помог оттащить Малькольма Стаббса в тыл. Офицер, хромая, возвращался к своим солдатам. Грей толкнул адъютанта в плечо.
— Вы не знаете, как зовут вон того майора? — спросил он, кивая в его сторону.
Адъютант растерянно заморгал, потом расправил плечи.
—
— Ах вот как... Ну, в этом нет ничего удивительного, верно?
Три дня спустя адмирал Холмс, второй заместитель Вольфа, принял капитуляцию Квебека. Вольф и его первый заместитель, Монктон, оба пали в бою. Монкальм тоже умер: он скончался на следующее утро после битвы. У французов не оставалось другого выхода, кроме как сдаться: надвигалась зима, и было ясно, что крепость и город вымрут от голода задолго до осаждающих.
Через две недели после битвы Джон Грей вернулся в Гареон и обнаружил, что по городку осенним ветром прокатилась оспа. Мать сына Малькольма Стаббса умерла. Ее мать предложила Грею выкупить у нее младенца. Он вежливо попросил ее обождать.
Чарли Каррузерс тоже умер: оспа не стала дожидаться, пока откажет его слабое сердце. Грей распорядился сжечь тело, опасаясь, как бы кто-нибудь не похитил руку Каррузерса: индейцы и местные акадийцы чрезвычайно суеверно относились к таким вещам. Потом он взял каноэ, уплыл на необитаемый остров посреди реки Святого Лаврентия и развеял пепел своего друга по ветру.
Вернувшись после этой поездки, он обнаружил письмо от мистера Джона Хантера, хирурга, которое переслал ему Хэл. Грей проверил, достаточно ли бренди осталось в графине, и со вздохом распечатал письмо.
«Любезный лорд Джон!
Не так давно до меня дошли слухи, связанные с кончиной злосчастного мистера Николса, имевшей место прошлой весной, и том
числе касательно того, что общественное мнение делает Вас виновником его смерти. На случай, если Вы разделяете это заблуждение, я счел необходимым облегчить Вашу совесть, уведомив Вас, что Вы тут ни при чем».
Грей медленно опустился на стул, не отрывая глаз от письма.
«Ваша пуля действительно попала в мистера Николса, однако это ранение никак не могло быть причиной его смерти. Я видел, как Вы стреляли в воздух, и сообщил об этом собравшимся, хотя, похоже, большинство из них не обратили на это внимания. Очевидно, пуля взлетела вверх, почти вертикально, а потом поразила мистера Николса сверху. На тот момент она растеряла свою начальную скорость, а размер и вес самой пули были незначительны, так что она едва пробила кожу над ключицей, где и застряла возле кости, не причинив особого вреда.
Истинной же причиной его обморока и смерти сделалась аневризма аорты, дефект стенки одного из крупных сосудов, выходящих из сердца; такие дефекты нередко бывают врожденными. Очевидно, электрический удар и нервное возбуждение, вызванное дуэлью, способствовали разрыву аневризмы. Подобная болезнь неизлечима и, увы, неизменно смертельна. Спасти его не могло бы ничто.
Искренне Ваш, Джон Хантер, хирург».
Дочитан письмо, Грей был охвачен самыми противоречивыми чувствами. Облегчение — да, он испытал глубокое облегчение, как человек, пробудившийся от кошмара. Помимо этого, ощущение несправедливости с примесью негодования: великий Боже, а ведь его едва не женили! Конечно, в результате его могли и ранить, и покалечить, и даже убить, но это его не особо волновало: ведь он же, в конце концов, военный, всякое бывает!