Воитель
Шрифт:
Падшие даже не знали об её существовании, пока он не был вынужден присоединиться к ним, и он всегда был намеренно загадочным на этот счёт.
Как только Уриэль изгнал его, Метатрон, вероятно, занял его место. За то короткое время, что Метатрон провёл в Шеоле, ему удалось избежать каких-либо серьёзных разговоров с Михаилом. Они оба знали, какие ужасные вещи выпали на их долю, и разговор о них только лишь сделает их более реальными. Вопрос был в том, кто занял место Метатрона? Кто будет преследовать их через причудливые миры, населяющие Темноту?
Его работой было
Он всегда пытался поверить, что люди, на которых он охотился, заслужили ужас бесконечной тьмы. Но Тори этого не заслужила. Тори заслуживала света и любви, радости и счастья, и долгой жизни.
Вместо этого она получила падшего ангела, который не умел любить, и смертный приговор. И он ничего не мог с этим поделать.
Он оттолкнулся от стола и направился к прямоугольнику света, который Тори видела как окно. Всё выглядело так же, как и всегда, размытые цвета, которые могли сливаться в любое видение безопасности и комфорта, которое, скорее всего, убаюкивало несчастную добычу ложным чувством безопасности. Это делало наказание намного более разрушительным. И приносило больше удовольствия надсмотрщику.
Несомненно, Уриэль получал удовольствие от боли тех, кого наказывал. И нет сомнений, что преступления, за которые он наказывал, могли быть относительно незначительными. Михаил уничтожил целые деревни, от новорождённых младенцев до стариков, в наказание за богохульство одного человека, и он делал это без вопросов.
Расспросы стали причиной его грехопадения. И это стало причиной падения первого ангела, Люцифера, любимца Бога. Михаил был тем, кто сбросил Люцифера с небес, и он никогда не жалел об этом.
Он оттолкнулся от окна. Время шло слишком быстро. По опыту он знал, что в Темноте время движется иначе. Насколько он мог предполагать, Уриэль постарается удержать их здесь, в то время как он пошлёт свои армии на уничтожение Шеола. Михаил должен вытащить Тори отсюда как можно скорее.
Ночь наступила быстро. На мгновение он испугался, что садистский ум Уриэля дал им ложное убежище, что не будет никаких огней, чтобы удержать монстров на расстоянии. Но когда тени стали длиннее, и он увидел мерцание прозрачных Призраков, ожидающих их, свет включился автоматически. Он не был уверен, что это хорошо. Если они не контролировали включение света, то у них не было контроля, если что-то решит выключить свет.
Ему нужно было оставаться рядом с Тори на случай, если это случится. Он не был уверен, каков будет результат, если ему придётся сражаться с Призраком. По правде говоря, за всю свою жизнь он ни разу не был по-настоящему испытан противником. Он был Мечом Божьим, и даже во вселенной, где Бог исчез, оставив всё на усмотрение одного архангела и сомнительной совести человечества, он всё ещё занимал это место. Даже Уриэль не мог отказать ему в этом, хотя и мог вышвырнуть его с небес.
Он обошёл весь дом в поисках её. Было достаточно легко следовать за сладким ароматом
Она растянулась на оранжево-коричневом диване, пристально глядя в книгу в мягком переплете с аляповой обложкой. Она даже не заметила, что он наблюдает за ней. Он мог вдоволь насмотреться на её длинные ноги, на копну тёмных волос, которые она тщетно пыталась контролировать, на её грудь…
На ней не было лифчика, чёрт бы её побрал. В искусственном свете он мог видеть тёмные соски под тонким белым хлопком, и его возбуждение усилилось при мысли о том, что он хотел бы сделать с этими грудями. Он прижался бы к ним ртом и сосал, сильно, пока они не превратились бы в острые маленькие бугорки в его голодном рту, и…
Они уже начали твердеть. Пока он неподвижно смотрел на неё, её соски затвердели. Он протянул руку и поправил себя в свободных брюках цвета хаки, которые нашёл в спальне. Видимо, недостаточно свободные.
— Перестань пялиться на мою грудь.
Она не пошевелилась, но голос её звучал едко. Он уловил вспышку в её глазах, один из мимолётных образов, которые преследовали его последние несколько дней. Она хотела ощутить его губы на себе. Она хотела всего, что он мог ей дать.
— Я не смотрел на твою грудь.
— Ангелы не должны лгать.
— Я падший, помнишь? Я могу лгать, если очень захочу, могу пить, могу блудить.
Она сердито посмотрела на него.
— Почему, когда ты говоришь абстрактно, ты употребляешь вежливое слово "блуд", а когда говоришь конкретно со мной, ты употребляешь слово "трахать"?
Он не должен был улыбаться, это, вероятно, взбесит её, но были времена, когда она была такой чертовски милой.
— Потому что, когда я смотрю на тебя и разговариваю с тобой, всё, о чём я думаю, это "трахаться". Определенным образом.
Она быстро села, её грудь вздымалась и опускалась от гнева, без лифчика. Что было особенно приятно глазу.
— Ты… Забудь.
Он рассмеялся, и она прищурила глаза.
— Я что?
Она встала, не обращая внимания на его вопрос.
— Пойду поищу кровать, — сказала она, направляясь к нему, явно ожидая, что он отодвинется.
— Хорошая мысль, — сказал он, не двигаясь.
Она попыталась оттолкнуть его, что стало большой ошибкой. В тот момент, когда он почувствовал, как её тело коснулось его, его возбуждение зашкалило, и он схватил её за руки, чтобы она не смогла убежать.
Она была босиком, меньше ростом, и смотрела на него с внезапным, почти страхом. Невозможно, и это выражение тут же исчезло, оставив её снова злой.
— Убери от меня свои руки.
Но он этого не сделал. Не сразу.
— Ты действительно этого хочешь?
Но это было не так. Он видел образы, мелькавшие в её голове, беспорядочные, эротичные, настойчивые. Он почти чувствовал на себе её губы, и ему хотелось застонать.
Но она была сделана из более прочного материала, и она игнорировала тоску, которая наполняла её разум и, как следствие, его.