Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1. Авторский путеводитель
Шрифт:
В войну Компьень славился разве что своим пересыльным лагерем «Фронт-Сталаг 122», откуда евреев и «резистантов» отсылали в другие лагеря и тюрьмы, часто в лагеря смерти. Однако и это почти забыто. Думаю, что русский путник окажется менее забывчив и остановится в Компьене на скрещении парижской дороги и улицы 67-го пехотного полка, в знаменитом Руальё, где и размещался пересыльный лагерь (о нем немало писали его уцелевшие узники, а мне о нем рассказывал герой Сопротивления, сын бывшего врангелевского премьер-министра И.А. Кривошеин).
22 июня 1941 года, через несколько часов после превентивного (или, как принято было писать, «вероломного») нападения на лихорадочно готовившуюся к войне сталинскую Россию, нацисты свезли сюда, по одним источникам, три сотни, по другим – до тысячи (по сведениям ненадежной Берберовой – всего 120 и все как есть масоны) русских эмигрантов, самых видных эмигрантских деятелей (среди них было, конечно, немало и масонов, и евреев, но были среди них и православные, были и мусульмане). Несмотря на все смятение и горечь, некоторым из пожилых русских заключенных атмосфера этого разномастного сборища (здесь были и монархисты, и эсеры, и коммунисты, и беспартийные, и верующие, и атеисты) напомнила их молодые петербургские годы, былые студенческие сходки, споры между единомышленниками, между политическими противниками, аресты. «У нас в Компьене, – писал позднее мусульманский лидер эмиграции Мустафа Чокаев (Чокай-оглы), – на открытом воздухе устраивались замечательные лекции, политические диспуты». В лагере был создан даже «Народный университет Фронт-Сталаг 122», который выдавал своим слушателям и преподавателям грамоты за подписью собратьев по лагерю и бараку (как стали говорить позднее, солагерников). Уцелели две такие грамоты, выданные в «университете» профессору Дмитрию Михайловичу Одинцу, преподававшему до войны в Сорбонне и долгие годы возглавлявшему общественный совет Тургеневской библиотеки. Позднее Д.М. Одинец стал главой «Союза советских граждан», выпускал советскую газету и был (по вполне понятным и более не тайным причинам) выслан в марте 1948 года из Франции в советскую зону оккупации Германии, а оттуда был допущен в СССР. Он еще успел прожить два года в Советском Союзе (в Казани: в Москву и Ленинград его не впустили), где преподавал в университете, болел и вскоре умер. На грамотах, подаренных Д.М. Одинцу, можно разобрать подписи и лагерные номера, свидетельствующие о том, что русских заключенных было не 120 (как сообщает Нина Берберова), а больше тысячи, ибо есть номера 1059, 1135, 1244…
Человек, хотя бы поверхностно знающий историю русской эмиграции, без труда опознает знакомые имена и фамилии. Во главе длинного списка – подпись князя Романовского-Красинского (лагерный номер 119), сына балерины М.Ф. Кшесинской. Князь Владимир Романовский-Красинский (которого шутливо называли «Вово де Рюси») был одно время номинальным парижским лидером партии «младороссов», беглый «Вождь» которой (А. Казем-Бек) после неудавшегося союза с итальянскими и немецкими фашистами нашел (еще до войны) путь в советскую разведку. Может, этим и объяснялись арест и недолгое заключение князя. Возможно, что и заключение в лагерь подписавшего «грамоту» графа Петра Андреевича Бобринского тоже объяснялось его былой принадлежностью к партии «младороссов» и масонской ложе. Бобринские вели свой род от Екатерины II и Григория Орлова. Граф Петр Андреевич был поэтом и журналистом, сотрудничал позднее в «Возрождении» и «Вестнике РСХД». После смерти графа его вдова М.Ю. Бобринская (урожденная Трубецкая) издала сборник его стихов…
А вот подпись художника Юрия Черкесова. Потомок декабриста Василия Ивашева, он был женат на дочери Александра Бенуа, учился у Петрова-Водкина, в эмиграции оформлял книги, писал пейзажи, выставлялся в Салоне независимых, в Осеннем салоне, в Тюильри; на парижской Всемирной выставке 1937 года он получил золотую медаль за гравюру «Песнь песней». После Компьеня сорокалетний Юрий Черкесов впал в депрессию и покончил с собой.
Живописцем и художником кино был оставивший свою подпись на «грамоте» Савелий Шлейфер (лагерный номер 163), художником театра и кино – Янкель Гатковский (№ 1055); эти двое на свободу уже не вышли, поскольку были евреями и должны были умереть. В иерусалимском музее Яд ва-Шем из ранних документов о Компьене уцелел «Отчет о 1500 евреях, арестованных в Париже в декабре 1941 года и отправленных в лагерь Компьень».
Среди подписавших «грамоту» Одинцу – имена микробиолога Сергея Чахотина, адвоката Израиля Кельберина (отца поэта), ближайшего помощника матери Марии в «Православном деле» Федора Пьянова, молодого писателя Виктора Емельянова, автора знаменитой повести о собаке Джим, графа Сергея Игнатьева, брата советского разведчика А.А. Игнатьева и бывшего мужа актрисы Е. Рощиной-Инсаровой (в общем, не одни только масоны и евреи были в лагере).
В одном из бараков лагеря, превращенном в православную часовню, 30 сентября 1941 года отец Константин Замбржицкий крестил по православному обряду видного деятеля российской эмиграции, историка, редактора (в частности, одного из четырех редакторов журнала «Современные записки»), журналиста, мецената и политика, друга Буниных и Набокова Илью Исаевича Фондаминского. Фондаминский отказался от предложенного ему побега и ушел в газовую печь Освенцима, не желая покидать товарищей по несчастью, которых угораздило родиться евреями.
В здешнем лагере поэтесса и героиня-монахиня мать Мария в последний раз видела своего юного сына Юру Скобцова и своего сотрудника отца Димитрия Клепинина. В компьенском пересыльном лагере отец Димитрий рукоположил Юру в диаконы. Оба погибли в нацистских лагерях.
Позднее Компьень действительно служил преимущественно для пересылки евреев в лагеря смерти. Впрочем, иным из них не суждено было добраться до печей крематория. В книге Кристиана Бернадага «Поезд смерти» (Париж, 1970) рассказано, как 2 июля 1944 года более двух тысяч евреев были погружены в Компьене в эшелон № 7909. Страшная жара (34 градуса), товарные вагоны переполнены, воды нет… По прибытии эшелона в лагерь выгрузили 536 трупов. В книге приведены списки умерших и выживших в пути…
После войны в маленьком Компьене, лежащем на скрещении дорог, стали появляться предприятия пластмассовой, химической и фармацевтической промышленности. Но конечно, не они могут завлечь в Компьень клиентов самой могучей из отраслей французской индустрии – туристической. Иными словами, нас с вами пластмассой ни в какой Компьень не заманишь. К счастью, в императорском городе, несмотря на все передряги, уцелели не только реликвии военной славы (вагон Перемирия, правда, пришлось заново изготовить), но и прекрасные архитектурные памятники прошлого. Начать можно с чудом уцелевшего прелестного здания городской мэрии, построенного аж в 1502–1510 годах, в период поздней готики. Конечно, за истекшие полтысячи лет (и особенно интенсивно в первые три столетия его жизни) здание это достраивали, перестраивали, украшали и реставрировали, но, так или иначе, даже нам с вами, уже избалованным французской архитектурой странникам, здесь есть на что полюбоваться – на фасад с башенками, на балюстраду, на окна, на многочисленные статуи (каких тут только нет персонажей – и Карл VII, и Жанна д’Арк, и святой Реми, и Людовик XI, и Карл Великий…). А над ними – красивые люкарны и элегантная башенка со шпилем, с часами XVI века и колоколом 1303 года – все старое без обману.
Внутри мэрии – музей исторических фигурок (97 000 штук) в военной униформе всех мыслимых стран и родов войск, а также диорамы, воспроизводящие все великие битвы, будь они неладны.
В мэрии есть муниципальная библиотека, насчитывающая две сотни рукописей и вдобавок 1200 книг об одной только Жанне д'Арк. И тут же – пышные залы, с редкой мебелью (вон тот стол, говорят, смастерил сам Гужон для самого Генриха II), картинами и скульптурами…
Это еще далеко не все сокровища мэрии, а уж в городе их и того больше. Скажем, XIII века церковь Святого Иакова (Saint-Jacques-le-Majeur), построенная по заказу Бланш Кастильской, – каких только сокровищ искусства не скопилось в ней за века! Интересна также XIII века, но с ренессансным фасадом церковь Святого Антония…
На улице Сен-Корней можно увидеть руины очень старого аббатства Святого Корнелия, да и вообще в этом городе и старинных памятников, и романтических руин множество. Но конечно, в императорском-то, королевском городе прежде всего хочется увидеть королевский замок, где каждый метр покоев и коридоров хранит отзвуки Высочайшей поступи (в сочетании, впрочем, с отзвуками вполне низких поступков). До нас дошел замок, достроенный и перестроенный в середине XVIII века замечательным архитектором того времени Жак-Анжем Габриэлем, тем самым, что строил в Версале Малый Трианон и чудную площадь Согласия в Париже. Ограниченный стенами старого укрепления и рвами, компьенский замок поневоле принял треугольную форму, но знатоки архитектуры отмечают непрерывность его линий, выдержанную прекрасной колоннадой, стройность его фасада и гармонию всего замкового ансамбля, довольно строгого, особенно в сравнении с императорской роскошью внутреннего убранства. Замок был воздвигнут на месте былого меровингского дворца по приказу короля Людовика XIV, и строительные работы не прекращались четыре десятилетия, до самого начала Революции, во время которой замок был, понятное дело, разграблен, затем превращен в больницу (для народной больницы чем хуже разор, тем лучше), а позднее в нем разместилась Школа искусств и ремесел…
Восстанавливать замок начал счастливо обретенный Революцией император – Наполеон I (его императорские ансамбли и апартаменты вполне роскошны), а продолжил эти труды император Наполеон III. В годы Второй империи замок был окружен новой галереей, а уж после Второй мировой войны здесь был открыт музей для широкой публики, которая может проникнуться должным уважением к власти, гуляя по роскошным апартаментам императоров, императриц, короля Рима (младенца) и принцев, проходя по галереям, по музыкальному салону, по залу для игр и даже стоя в часовне. Можно отметить, что далеко не все апартаменты достаточно хороши, иные из них оставляют желать лучшего. При виде их невольно вспоминается, что, прибыв 29 апреля 1814 года в Компьень с визитом к возвращенному из ссылки королю Людовику XVIII, русский император, Царь-Победитель Александр I, осмотрев предоставленные ему королем для ночлега апартаменты, остался ими недоволен и велел немедленно приготовить экипажи, чтобы отбыть обратно в Париж, едва отобедав. Русский гость убедился, что привезенный из лондонской ссылки его послом, верным корсиканцем графом Поццо ди Борго, новоявленный король поспешил занять для себя все лучшие апартаменты в замке. Да и поведением своим во время обеда новый Бурбон никак неучтивости своего жеста не загладил. Эту странность королевского поведения русский император (как донесла до потомков графиня де Буань) тут же отметил с вполне оправданной обидой: «Король ведет себя так, как будто это он восстановил меня на троне, а не наоборот». Русский император и далее продолжил свои меткие наблюдения над Бурбонами, отметив, что «они ничему не научились». Может, это с той поры слово «бурбон» и имеет в русском тот полупрезрительный привкус, которого оно даже в суперреспубликанском французском не имеет («Прихожу я в кабинет, а там сидит какой-то бурбон…»).