Вокруг Света 1993 №04
Шрифт:
Второй подвал по величине был почти такой же, как первый. Его мрачные кирпичные стены и потолок как-то необъяснимо давили на нас, и у меня в груди было какое-то странное чувство. Противоположная стена была сплошь завалена сломанной мебелью, а в глубине подвала стояли две подставки, на которых лежала старая пожелтевшая створка двери. Это было нечто от слесарного верстака. Воздух здесь был также сырой и имел неприятный запах гнили и еще какой-то чертовщины. У самого пола мы увидели прямоугольную низенькую дверцу в полметра. Она была прикрыта стопками спинок от сломанных стульев.
—
Мы замерли. Где-то послышались близкие шаги. Прогудев над нашими головами, они замерли в отдалении: над нами кто-то прошел.
После этого, не проронив ни слова, мы стали осторожно обнажать дверцу от сломанных стульев. Спинки были сухие, легкие и пыльные. Мы устроили конвейер и через минуту уже увидели подножие прямоугольной двери.
— Видишь, дверца старинная? — спросил у меня Мишка. — Вот в нее мы сейчас и пролезем.
Пролезть в нее нам было мудрено: она была очень маленькой. С колотящимся сердцем я стал ждать.
— Я пойду первым,— предложил Олег.— А то мне всех труднее пролезать.
— Давай,— согласился я.
— Такому грузному дяде,— сказал Мишка иронически, — довольно трудно пролезть в такую дверь.
— Но мы-то пролезали в нее раньше,— возразил Сало. Он нагнулся и вдруг замер в оцепенении: где-то в темноте послышался шорох.
Мы вздрогнули.
— Тише! — прошептал Мишка, закрыв рукой пламя свечи.
Но тревога оказалась ложной: все было спокойно. Олег осторожно взялся за дверцу и потянул. Послышался слабый писк и скрежет. Я стиснул зубы и сжал кулаки. С кряхтением и вздохами дверца отворилась, а за нею я увидел кромешную темноту. В лицо дунуло какой-то подозрительной сухостью.
— Я зажгу свою свечу,— сказал Олег,— и полезу с ней.
Сейчас, когда мы смотрим на фотографии этих ребят из правительственного Дома на набережной, поражает, что их облик ничем не отличается от облика обычных дворовых ребят довоенной Москвы. Особенно в этом убеждает фотография Светланы Аллилуевой с автографом отца, вождя народов.
Слева направо: Светлана Аллилуева, Лева Федотов, Юра Трифонов с сестрой Таней; и рисунок Дома на набережной, сделанный Юрой Трифоновым в школьные годы.
Подвал озарился лучами двух свечей.
— Будет иллюминацию устраивать,— сказал громко Сало, забыв обосторожности.— Туши свою! Нам экономить нужно!
Мы замерли от его громового голоса.
— Тише ори! Огрызнулся Мишка.— Эко орет. Услышат ведь. Зажги свою розовую свечу,— сказал он мне.— А то Олег сейчас влезет, и мы останемся в темноте. Я полезу за ним, а ты за мной.
Моя свеча вспыхнула как раз вовремя: Сало в это время просунул свою руку с горящей свечой в отверстие двери и сам с кряхтением втиснулся туда. Его грузная туша заняла все пространство в открытой дверце, так что мы видели только нижнюю часть туг^аища и ноги, бессильно скользящие то полу.
— Тише, тише,— шепнул Мишка.— Скорее!
— Да погоди,— услышали мы приглушенный голос Салика.
Наконец остались только его башмаки. Тогда Мишка потер руки и, нагнувшись, пролез в дверь. Я остался в зале один. Услышал из-за дверцы голос Михикуса:
— Лезь
Я задул свечу.
Подвал погрузился в полный мрак, лишь узкий луч света падал на пол из открытой дверцы. Я плюнул беззаботно, скрипнул дверцей и на четвереньках пролез вперед. Когда приподнял голову, то увидел только сухие серые кирпичные стены узкого коридора и брюки Мишки — он стоял во весь рост, а я еще находился почти в лежачем положении.
— Закрой дверь,— шепнул Мишка.— Только как можно плотнее.
Я изогнулся, втянул ноги в коридор и, взявшись за край дверцы, затворил ее. Она захрипела и с писком повернулась. Кое-как подвел ее к стене и услышал вопрос Михикуса:
— Плотно закрыл?
— Плотно,— ответил я тихо. С этими словами я напряг мускулы ног и выпрямился во весь рост. И вы знаете, друзья мои, где мы находились? Мы находились в страшно узком, но очень высоком проходе. Он был до того узким, что в нем можно было стоять только боком, повернув влево или вправо голову, иначе мы бы терлись затылками и носами о стены.
Кирпичи древние, выцветшие, облезлые и местами покрытые легко отскакивающей старой светло-коричневой массой, которая за сотни лет сумела высохнуть. Эта масса при прикосновении к ней рассыпалась на мелкие кусочки и пыль.
Сердце у меня бешено колотилось, в груди давило, и от этой ужасной тесноты выработалось какое-то необъяснимое, неприятное чувство.
— Вот видишь, какой проход,— обратился ко мне Мишка, кое-как повернув ко мне голову, отчего его кепка, зацепившись козырьком за стены, сорвала кусочек серо-коричневой замазки и сама съехала набок.— Вот это и есть тот самый узкий ход, о котором мы тебе рассказывали. Я молча кивнул.
— Ну, пошли, что ли? — спросил Олег.
И мы, шурша одеждой о стены, начали продвигаться вперед. Вдруг в стене, перед моими глазами, проплыло несколько высоких и узких оконцев. Я заглянул в одно из них, но ничего не увидел. Сунул туда руку и ощутил пустоту. Эти жуткие подземелья как бы давили на мое сознание, и я чувствовал себя сдавленным и стиснутым не только физически, из-за узкого коридора, но и морально. Я скосил глаза и увидел, что моя одежда приобрела серый цвет. Мишка, продвигавшийся передо мной, и Салик, идущий впереди всех, тоже были похожи на подземных дьяволов, а не на людей. На вид эта церковь маленькая, невзрачная, подумал я, а под собой имеет такие обширные подземелья! Очень странно...»
У Олега в доме был роман Льва Толстого «Воскресение», издания начала века. Церковная цензура изъяла главу о богослужении. Хозяин книги тех лет переписал ее на обычной «тетрадной» бумаге и вклеил. Один листок остался свободным. Олег его вырвал и написал на нем текст примерно такого содержания: «Идя по проходу и спускаясь все ниже, увидишь, как вода сочится, а справа будет железная дверь. Ее не открывать, ибо вода хлынет!» Олег намекал на Москву-реку. И подпись — гимназист такой-то.
Изложив на старинной бумаге «старинный» текст, Олег упаковал записку в железную старинную коробку кондитерской фабрики «Сиу». Коробку он подложит Левке в подземелье. Будет у Левки физиономия, когда Левка обнаружит записку!