Вокруг трона Ивана Грозного
Шрифт:
О какой чести слово? О какой совести? Малюта Скуратов торжествует. Теперь всё в его руках. А он уж сможет добывать нужные ему факты в пыточных, а из мухи делать слона. Как вот теперь:
— К Сильвестру в келью сам настоятель монастыря на поклон ходит. Без благословения монаха опального ни шагу не шагнёт. Да и келья Сильвестра не по меркам кающегося грешника — настоящие просторные палаты.
Ничего не знал Малюта Скуратов, в каких условиях живёт богомолец, он просто действовал наобум, выдавая первое, что пришло на ум, за действительность. Был уверен: чем наглей клевета, тем больше ей веры. Что же касается Алексея Адашева, то Малюта поостерёгся нагло врать, он только позволил себе преувеличить факты.
— Твой бывший любимый окольничий в полку более почётен, чем первый воевода. А в городе затмил главу его и твоего наместника. Сила-то в Ливонии великая, не дай Бог, чарами своими Адашев сполчит её под своей рукой, поставив во главе её знатного князя Андрея Курбского, тоже, как и ты, государь, Владимировича. Туго придётся и тебе, государь, и нам, верным слугам твоим.
Предостережение, на первый взгляд чрезмерное, но вполне оправданное. Если бы Адашев возжелал, он мог бы устроить мятеж. Если и не во всех полках, то в Большом — наверняка. В пользу князя Владимира Андреевича. Или действительно в пользу князя Андрея Курбского. Однако Адашев о каком-либо мятеже даже не помышлял. Он явно тяготился происходившими вокруг него событиями.
А началось с того, что дети боярские, стрельцы и их командиры, вплоть до сотников, потребовали — именно потребовали — у воевод устроить торжественную встречу прибывающего к ним опального окольничего, славного делами державными и заботой о добром переустройстве ратной службы. При этом построен должен быть весь полк. Не стали возражать своим подчинённым и тысяцкие, а вот Андрей Михайлович Курбский, хорошо знавший нравы Кремля, воспротивился. Не в обиду, конечно, другу своему, а желая блага ему, ибо опасался дурных последствий для опального и даже для тех, кто хотел выказать честь высланному из Кремля. Заявил твёрдо:
— Он назначен третьим воеводой. По чину должна быть и честь.
— Как можно?! Это же Адашев! Алексей Адашев!
— Знаю не хуже вас, но повторяю: по чину и честь.
Если тысяцкие отступились, с сожалением, конечно, но без сильных возражений, то мечебитцы, стрельцы, дети боярские, особенно же дворяне, коих в полку было изрядно — упорствовали: быть торжественному построению! Не устоял князь Курбский, понимая, что мог произойти бунт.
Этого только недоставало, дать такой повод в руки недругам?!
— Хорошо. Иду на попятную. Только весь полк собирать не стоит. Только тех строить, кто в Феллине и близ него в своём лагере. Там и быть построению.
Вполне возможно, такая встреча третьего воеводы полка не вызвала бы злословия, но город тоже удивил и озадачил Алексея Адашева, встретив его многочисленной делегацией с хлебом-солью. Преподнесён был ещё и дорогой подарок в знак уважения к столь знаменитому мужу державному. Более того, к нему шли отцы города за советом по всем вопросам, особенно по устройству наиболее выгодного правления. Адашев отмахивался:
— Не окольничий я нынче, а воевода. Какой из меня советчик?
— Не к чину мы со своей нуждой идём, но к уму державному. Не растерял же ты его.
Волей-неволей Адашев вынужден был советовать, как поступить более разумно и с пользой для города и горожан. Советы принимались. Они оказывались весьма полезными. Уважение к Адашеву росло, хотя все знали о его опале. Сам же он понимал: такое положение дел — не на пользу ему.
Разделил тревогу брата и Даниил, приехавший проведать его и посочувствовать. Да ещё обговорить, как дальше строить свою жизнь.
— Есть два пути, — твёрдо заявил Алексей, — один: податься в Литву. Сделать это не составит труда. Второй: испить горькую чашу до дна ради интересов России.
— Эго не с отсечёнными ли головами?
— А если и так. Не современники наши, но потомки оценят по достоинству наши устремления ко благу России. К тому же мы — не агнецы, готовые безропотно идти на заклание. Поборемся со злом. Глядишь, одолеем нечисть злобствующую у трона.
Как он ошибался: кучка злодеев, обложивших трон, сбилась в стаю, став практически непобедимой. Устами Малюты Скуратова она требовала решительных мер:
— Спокойней тебе станет, государь, если казнишь чародеев.
Ждал Малюта решительного слова, только Иван Грозный сказал не то, что он хотел услышать от царя.
— Нет прямых доказательств вины их в смерти моей юницы.
Подобный ответ никак не устраивал недругов Адашева, и они собрались за бражным столом думать думку. Каждый из них знал, сколь вспыльчив и гневлив Иван Грозный, имевший к тому же душу разгульную. В первые годы после того, как он почувствовал свою власть, выказал себя во всей красе. Вот и родилась мысль: вернуть бы его в былое. У всех на кончике языка эта мысль, но никто пока что не знает, с чего начинать её претворять в жизнь, ибо государь никак не отрешится от уныния. Вроде бы свет ему не мил. Готов, как видится со стороны, уйти за любимой супругой своей в мир иной.
Первым заговорил Грязной.
— Не тайна для нас, что Иван Грозный до свадьбы не чурался сенных дев, меняя их чуть не еженедельно. Есть у меня на примете одна прелестница. Мёртвого расшевелит.
— И не пожалеешь?
— Не без того. Только ведь ради общего дела. Укрепимся мы, в достатке будет у нас дев горячих.
— А следом — медвежья потеха. Засиделись без дела в клетках косолапые. Разбойником, присуждённым к смерти, потешим. Есть такой. Отцеубийца, — высказал свою мысль Басманов.
— Всё так, други мои, всё так, — подняв кубок с вином фряжским, заговорил Малюта Скуратов. — Главное всё же — навести на мысль о женитьбе. А в жёны посоветовать ту, что нас устраивает.
— Иль есть на примате?
— Пока помолчу. Выпьем давайте, сдвинув кубки, за нашу удачу.
Меньше чем через неделю Алексей Адашев узнал, в каком злодеянии его винят, проведал и о том, что одновременно прилагают усилия, чтобы возвратить Ивана Грозного на путь кровожадного правления. Адашев решил не сдаваться без сопротивления, послав весточки Сильвестру и брату своему Даниилу, сел за послание Ивану Грозному. Напомнил ему о роли государя, которому как благочестивому отцу нации не пристало выступать в качестве скомороха и душегубца, клятвенно заверил он в полной своей непричастности ни к болезни Анастасьи, ни к её смерти, просил суда чести. Просил дозволения приехать в Кремль, дабы на суде доказать своё бескорыстное служение отечеству, без стремления к богатству и славе. Доказательств этому, как Адашев утверждал в послании, хоть отбавляй.