Вокруг трона Ивана Грозного
Шрифт:
О себе он почему-то не думал. А зря. Его слово весомо легло бы на весы справедливости, и у него самого, да и у всей державы жизнь потекла бы по иному руслу. Но он молчал, словопрение же пресёк наследник престола. Он поднял руку, и все замолчали.
— Годуновы при троне со времени Ивана Великого Третьего. Не новик Борис и при государе был. К тому же он — мой шурин.
«Всё! Вылупился кукушонок, — с досадой подумал Богдан. — Повышвыривает всех остальных из гнезда».
А что он, Бельский, станет одним из первых вышвырнутых, он даже не подумал, ибо повязаны они с Борисом Годуновым великим злодейством или великим благим делом.
Увы, для Бориса Фёдоровича Годунова не было ничего святого. Он приобрёл с таким трудом огромное влияние на Фёдора Ивановича не ради сердобольства к другим, а лишь своей корысти ради, поэтому с первых дней начал пробиваться к полновластию, которое только внешне прикрывалось именем царя.
И самая первая его цель — избавиться от свидетелей смерти Ивана Грозного. По его совету Фёдор Иванович отпустил Иоганна Эйлофа домой с великим вознаграждением, но в Москве был оставлен его сын. Вроде бы для службы в Государевом Дворе, на самом же деле как заложник, чтобы Эйлоф, покинув Россию, не сболтнул бы чего лишнего.
Сделано всё это было тайно. Даже оружничий узнал об отправке доктора и о заложнике только от Тайного дьяка.
Духовник царёв получил настоятельство в одном из отдалённых монастырей с благословения митрополита. Ему был обещан через пару-тройку лет знатный чин в клире митрополита. Понятно, если будет держать рот на замке. Отослан из Москвы и Бельский. А вот постельничий Биркин куда-то исчез. Ни слуху ни духу. Словно болото его проглотило.
Самого же Бориса Годунова словно подменили — он теперь не со стороны наблюдал, что творится в Кремле и в самой державе, он во всё вникал, проявляя деятельность, можно сказать, бурную.
Перво-наперво он возглавил подготовку к венчанию на царство Фёдора Ивановича, но главное в этой подготовке уделил особое внимание речи Фёдора. Да и день определил только после отправки поезда с Марией Нагой и царевичем Дмитрием в Углич. В каждом действе заложен был большой смысл. Если останется царевич Дмитрий в Кремле, он будет сидеть по правую руку от Фёдора Ивановича, а если не будет Дмитрия, то это место достанется опекуну царскому.
А речь венчаемого на царство? Воспроизведём её полностью, прежде объяснив, что она произнесена была в нарушение установившихся правил венчания на царство. Как было принято? Духовную покойного государя обычно читал митрополит, он же свершал все таинства венчания. На сей раз сам венчаемый обратился к митрополиту:
— Владыко, родитель наш, самодержец всей России Иван Васильевич, оставил земное царство и, приняв ангельский образ, отошёл в Царство Небесное, а меня благословил державой и велел мне, согласно с древним уставом, помазаться и венчаться царским венцом, диадемой и святыми бармами. Завещание его известно боярам и народу. И так, по воле Божьей, по благословению отца моего, соверши обряд святейший, да буду царь и помазанник.
Многие из тех, кто окружал трон, раскусили иезуитскую хитрость Бориса Годунова: по словам Фёдора Ивановича выходило, будто у ложа умирающего царя Ивана Грозного находился его сын, и царь самолично благословил его на царство. Стало быть, любые кривотолки о насильственной смерти царя сами собой отпадают — при сыне не свершишь злодейства. Не менее важно и то, что не митрополит совершает обряд венчания по воле Господа, а Фёдор Иванович повелевает помазать его, тем самым давая понять, что он, царь, властен над владыкой.
И это не ради самодержавного авторитета воссевшего на трон слабоумного богомольца, а только для того, чтобы самому Годунову подмять митрополита.
Дальше Борис Годунов повёл двойную игру. С одной стороны, начал милостями обретать своих сторонников. Именем царя он отпустил всех военнопленных и многих узников из знатных родов, сделал боярами князей Дмитрия Хворостинина, Андрея и Василия Ивановичей Шуйских, Никиту Трубецкого, но главное — троих Годуновых, внучатых братьев царицы Ирины. Князю Ивану Петровичу Шуйскому пожаловал все доходы Пскова, им в своё время спасённого.
Все эти жалования вместе взятые не затмевали тех милостей, какие имел от царя сам Годунов. Он получил сан конюшего, одного из почтеннейших с древних времён чина, каким в Кремле уже не очиняли никого почти двадцать лет; титул ближнего великого боярина и наместника двух царств — Казанского и Астраханского. А в придачу ко всему ещё и великое богатство — земли по берегам Москвы-реки с лесами и пчельниками, доходы от области Двинской, казённые сборы Московские, Рязанские, Тверские, Северские, сверх особого денежного жалованья.
Нет, не чиномания, не жадность к богатству двигали Борисом Годуновым, который выуживал у Фёдора такие щедрые милости, но трезвый расчёт. Ему было достаточно урока во время обсуждения на Боярской думе завещания Ивана Грозного, он не хотел подобного упрёка в свой адрес, когда встанет вопрос о восхождении его самого на трон (а об этой цели он не забывал ни на миг) — не сможет никто сказать, что он не знатен. А казна нужна, чтобы без скаредности платить тем, кто станет его поддерживать, и чем напористей, тем щедрей должна быть оплата; вот он и обретал несметные богатства, дабы впоследствии прослыть щедрым. Потом можно будет вернуть всё с лихвой, пустив страну в ощип.
Бояре думные, особенно из перворядных родов, винили его в бездеятельности: всё, дескать, в сторонке, поэтому будет обузным в Верховной думе и бесполезным для державы. Вот он и решил доказать, какую пользу он принесёт России, если станет венчанным её властелином.
Долго размышлять, на каком поприще отличиться, Годунову не пришлось. В двух направлениях устремлялись русские промышленники, купцы да и простолюдины — Северный путь для торговли со странами в тёплых морях и земли за Каменным поясом. Поднять забытый план освоения Северного морского пути Герасимова Борис Годунов не решился — слишком много препятствий и слишком велики расходы, отдача от которых пойдёт не сразу, а годы спустя. Такой срок не устраивал пока ещё негласного, хотя и истинного правителя. Ему хотелось, ему нужно было для решения своего замысла просто-напросто снимать сливки с надоенного уже молока. Такими «сливками» являлась Сибирь. Она была уже почти полностью освоена, чему способствовали двадцать ратных походов против Сибирского ханства, начатых ещё Иваном Третьим Великим и, особенно, успешные действия атамана Ермака. Оставалось только помочь желающим переселиться навсегда в Сибирь, поддерживая их и казной и, что особенно важно, охраной. И пошли за Камень караван за караваном ладей, юмов, кочмар по всем проходным рекам, с удобными волоками, и каждый караван судов под охраной боевых кораблей с крепким огневым нарядом и стрельцами на борту.
И ещё одно предусмотрел Борис Годунов — оборону переселенцев уже на местах, которые, ко всему прочему, становились опорными пунктами и местом для отдыха на долгом пути добирающихся до своей земли обетованной землепашцев. По велению конюшего построена Уфа и крепостицы на реках Печере, Кети и Таре. В Тобольск был послан новый воевода, смелый, храбрый и разумный князь Фёдор Лобанов-Ростовцев, и его усилиями вырастали как грибы посады Палым, Березов, Сургут, Тара, Нарым и Кетский острог.
Народ начал славить Годунова, именуя его Мудрым, и он старался оправдать это прозвище.