Вокруг трона Ивана Грозного

Ананьев Геннадий Андреевич

Во все эти дни в Москве не было ни одного ополчения. Ляпунов, глава дворянского ополчения, и атаман казачества Карела раскинули станы под Москвой, зорко следя друг за другом, ибо каждый из них хотел посадить на трон своего «хорошего царя». Что касается ополчения Минина и Пожарского, то оно стояло в Ярославле.

Некоторые историки, не приводя документальных свидетельств, утверждают, будто князь Пожарский приглашал на русский престол шведского королевича Карла-Филиппа. Это — сомнительно. Достоверен только один факт — Карлу-Филиппу присягнул на царство лишь Великий Новгород. Ярославль, что было бы логичным с учётом устремлений Пожарского, не присягал королевичу.

Более убедительна другая версия: князь Пожарский просил императора прислать в Россию на царство «цесаревского брата» Максимилиана. В ответ на это Пожарский получил похвальное слово императора с обещанием направить тут же посольство для переговоров. Посольство, однако, прибыло в Москву с опозданием, когда на царство уже был избран Михаил Романов. Императорское посольство проводили с таким письмом: «Мы этого не слышали и в мыслях не держали. Если же ваш посланник со слов князя Пожарского об этом вашему государю писал, то может посланник или переводчик сами это выдумали, чтобы выманить жалованье у своего государя».

Не слишком вразумительный ответ, поэтому он, как утверждает историк И.М. Василевский, сильно испортил отношение России с Западной Европой.

Вот так описывают предшествующие «Смуте» события летописи, так утверждает добрый десяток пытливых и честных историков, не соглашающихся с казёнными трактовками, озвученными в угоду правящей верхушке. Да и теперь в угоду какой-то группе официальная ложь о прошлом горячо поддерживается, напластывая новую ложь, запутывая обывателя совершенно противоречивыми разъяснениями, отчего так называемый день примирения назначен на 4 ноября.

Озлобившийся русский народ взялся за оружие особенно решительно, когда отборные головорезы Годунова потопили в крови южные волости, особенно Комарницкую.

Ощетинилось и боярство, которых насторожило очередное коварство Годунова: он обвинил Романова-Юрьева, определённого по царскому завещанию советником Ирины, в попытке отравить его.

Весь род Романовых оказался в опале. В ссылку были отправлены все дальние родственники Романова-Юрьева и даже его друзья.

Не великой знатности были Романовы, не из перворядных, даже не из второрядных, ради них вроде бы не стоило ломать копья, но именитые кланы увидели в сём коварстве угрозу себе. То, что они прощали Ивану Грозному, не желали прощать безродному выскочке.

О «Смуте» написано очень много, и каждый образованный человек знает о ней, а кто прошёл мимо столь трагической страницы в истории нашей страны, просто обязан со вниманием отнестись к ней, тем более что те события помогут лучше понять сегодняшний смутный день. Да и бессмысленно пытаться описать те грандиозные события в коротком очерке, поэтому я перейду к последним дням жизни Бориса Годунова, героя этого очерка.

Признаки дряхления у Бориса Годунова начали проявляться довольно рано. Заметно менялся и его характер. Прежде деятельный, Годунов стал только по великим праздникам появляться перед народом и всё более отдалялся от государственных дел. А вот подозрительности у него добавилось основательно, он уже не доверял самым ближним боярам и всё чаще обращался за советом к прорицателям и астрологам. Когда же он обратился к знаменитой в Москве юродивой Олене, она смело предсказала ему скорую кончину. Подтвердила это и ведунья Дарьица. Она, по собственному показанию, которое давала на допросах уже после смерти Борисовой, нагадала, что «Борису Фёдоровичу быти на троне немного времени».

От подобных предсказаний, да ещё под влиянием тяжёлой болезни и державных неудач Годунов всё чаще погружался в состояние апатии и уныния. Физические и духовные силы его быстро таяли, и 13 апреля 1605 года он скончался.

По одной версии, Годунов будто бы принял яд, ибо видел безысходность своего положения; по другой — он упал с трона и испустил дух во время посольского приёма.

Близкий к царскому двору английский наёмник Маржерет написал, что «Борис скончался от апоплексического удара».