Вокруг трона Ивана Грозного
Шрифт:
— Живота не пожалею. Нельзя такую силу оставлять не разбитой.
Всего четыре сотни дружинников под началом у Андрея Курбского. Не велик и отряд, засевший в лесном остроге. Оплот его — жиденький. Без лестниц можно взять: встав на седло, ухватишься за верх. Попрут отчаянно — разве сдержишь. Но — надо. Во что бы то ни стало.
«Успеть! Успеть!» — подгонял себя князь Курбский. Коня он на сей раз не жалел, и, кажется, конь понимал хозяина.
Сборная дружина опередила казанских храбрецов. Хватило времени, чтобы ладно устроить оборону, приготовить к долгой стрельбе пушки, так предусмотрительно здесь оставленные. Для рушниц тоже зелье разложили так, чтобы сподручно было их перезаряжать. Вот и окатило передовых казанцев дробосечное железо, а следом засвистели пули.
Опешили сбитые в кучу малу нукеры, они не ждали подобной встречи, ибо не знали, что острог в руках у русских. Надеялись соединиться с князьями Япанчей, Шипаком и Эйюбом и тогда, став грозной силой, возвратиться к Казани и побить русское войско, которое, взявши Казань, успокоится, потеряет настороженность. Увы — не тут-то было: встретили казанцев не объятия соратников, а пушки врагов.
Заминка, однако, недолгая. Начали татары, подчиняясь сигналам, обтекать острог, чтобы начать штурм сразу со всех сторон.
А время-то идёт. Это на пользу отчаянным нукерам, готовившимся отражать штурм.
Вот — полезли. Подскакивают — на седло, а потом сразу хвать за верх оплота. Секи, стало быть, по пальцам. Беда только в том, что не каждый под защитой. Мало стрельцов. А князь ещё держит половину прискакавших дружинников у своей руки. Разумно ли такое? Оказалось, ещё как.
На южной стороне одолели оплот первые смельчаки, попёрли следом в продушину новые и новые вороги, вот тут в самый раз пригодился резерв. Посёк он прорвавшихся в острог и — снова под руку князю.
В другом месте прорыв. В третьем. Мечется резерв от прорыва к прорыву, редея с каждым разом. Положение аховое, а Микулинского с Глинским нет и нет. Недолго ещё можно продержаться. А там -— головы посеченные на алтарь отечества. Но ни о них у князя Андрея Курбского думки, а о том только, как всё усложнится, если десятитысячный отряд — правда, поредел он изрядно — головорезов захватит острог. Гонцы поскачут во все концы. Луговая черемиса поспешит на помощь. Горная черемиса тоже не останется в сторонке. Не вся, конечно, там есть много сторонников подданства Москве, но добровольцев найдётся достаточно.
«Поспешайте, други! Поспешайте!»
Или воеводы опытные — без голов? Торопятся, даже не объезжают болотистые низины. Слышны им уже выстрелы рушниц, а не только пушек. Понимают, каково приходится обороняющим острог.
В самый раз, можно сказать, подоспели. Навалились со спины на штурмующих острог, и пошла потеха. Побросать бы сабли свои кривые татарам да сдаться на милость победителям, но они частью сил продолжили штурмовать оплот острога, частью — отбиваться от ударивших им в спину конников. Но теперь силы были неравные — в пользу русских ратников, к тому же озлобленных трудной погоней.
Князь Михаил Глинский, дабы остановить бойню, предложил татарам сдаться, но те в ответ с ещё большим остервенением продолжили сечу.
Сам князь Андрей Курбский о столь трудном бое написал очень скупо: «Воины татарские предпочли смерть в жаркой сече постыдной жизни в рабстве».
В самой Казани к тому времени тоже были посечены последние сопротивлявшиеся, но и после этого русские ратники не вложили мечи в ножны, не прекратили буйства, секли всех, кто попадался под руку, поджигали дома, в которых хозяева намеревались укрыться и переждать лихо. Стоны и вопли убиваемых, казалось, радовали сердце царя Ивана Грозного, который гордо въезжал в город через ворота Нур-Али, держа путь к ханскому дворцу. Хоругвь свою, образ Спаса и Пречистой Богородицы с животворным крестом, сам держал высоко над головой.
Это произошло 1 октября 7061 года от сотворения мира, в 1552 году от Рождества Христова, а если считать по мусульманскому летосчислению, то сей несчастный для Казани день — 13 февраля 939 года.
Мечом и кровью зачиналось Казанское ханство в годы правления великого князя Василия Тёмного, мечом и кровью закончилось.
Князя Андрея Курбского Иван Грозный встретил не просто благодарственным словом -— он поклонился ему поясно.
— Велик твой нынешний подвиг. Учитывая твои прежние ратные успехи, твои умные слова в Думе, беру тебя в Избранную раду, которую предложил Алексей Адашев на манер Польской Королевской рады. Станешь главой её.
Странно слышать такое: Сильвестр — признанный её глава! Так что ж в немилости теперь он? Не сдержался Курбский, спросил:
— А как же Сильвестр?
— Плечом к плечу с ним. Ему — духовное, Адашеву — посольское, тебе — ратное. Самое важное. Отпускай своих соколов в Ярослав, одарив из моей казны каждого по паре гривен, детям же и вдовам тех, кто сложил свои буйные головы в сече, — по три гривны. Сам же готовься со мной в Москву. Завтра — в путь.
— Дозволь, государь, на правах главы Избранной рады дать совет?
— Прытко. Ладно уж, говори.
— Казань у твоих ног. Свершилось великое. Только Казань — не вся земля татарская и к ней примыкающие земли. Арск — не арская земля. А черемысы? А мордва? Повремени, государь, с отъездом, пошли рать по всем большим и малым городам, по всем селениям взять присягу тебе в подданство. Городовую рать крепкую оставь во всех крепостях, новые построй, вот тогда со спокойной душой можно торжествовать.
— Никто не поднимет головы. Или Казань — не назидание всем?
Только ли в излишней уверенности дело? Князь Курбский за помощью — к главному воеводе Михаилу Воротынскому.
— Ты ближе всех к царю, повлияй. Нельзя уходить рати, не завершив полного завоевания края.
Увильнул от прямого ответа главный воевода. Он только сообщил Курбскому, что у государя родился наследник. Про то, что и у него самого родилась дочь, промолчал. Он тоже рвался домой, хотя и понимал, что не следовало бы столь поспешно распускать полки по домам.
— Не послушает меня государь. Его решение, как я вижу, твёрдое.