Вокруг трона Ивана Грозного
Шрифт:
Лес молча расправился с ногайской тысячей. Лишь немногие вырвались из него, поняв в конце концов что к чему, и догнали своих соплеменников со страшной вестью.
Темник — в гневе:
— Переломите хребты трусливым зайцам!
Дело привычное. Хрусть. Хрусть. И — на обочины. Пусть скулят в назидание другим до прихода смерти.
На расправу у темника ума хватило, а вот что делать дальше, ответа в его голове нет. Сам поскакал к главе ногайской рати, хану Теребердею, боясь его гнева и в то же время не имея возможности скрывать гибель тысячи.
Темникам, конечно, хребты не ломают, с них иной спрос — вон из тумена. А это пострашней смерти будет. Однако на сей раз кара миновала провинившегося. Теребердей вместе с ним — к Дивею-мурзе. Чтобы обсудить произошедшее и определить необходимые меры безопасности.
Хану Девлет-Гирею они решили пока ничего не сообщать.
Богдан Бельский тоже держит совет с тысяцкими, радуясь успеху: у воеводы всего двое раненых случайными стрелами. Лучшего желать нечего.
— Добрый ход найден. Повторять и повторять его. Разить и разить калёными стрелами!
— Теребердей, считаешь, не примет ответных мер? Он — воевода башковитый. Ума ему взаймы не брать. Думаю, теперь все ёрники, какие встретятся по дороге, вначале стрелами прошилят, тогда только — вперёд. Боковые дозоры обязательно жди. Ещё, вполне возможно, лесными глухими дорогами пустят крупные отряды. Лазутчики шнырять станут любо-дорого.
— Поступим и мы иначе. Не станем загодя укрываться в ёрниках, и только после того, как их обстреляют, выползать, — предложил Богдан Бельский.
— Можно будет и так, — поддержал Бельского тысяцкий, — ещё разок таким манером пощипать.
— Главное же, лазутчиков из леса не выпускать, пока не получим иное слово от князя Андрея Хованского. Самые ловкие десятки специально против лазутчиков настропалим. Много десятков.
Удалась и вторая засада. Меньше, правда, постреляно, всего сотни две, но тут сотня-вторая, там сотня-другая, всё, как говорится, наберётся детишкам на молочишко. Поменьше врагов останется, когда дело дойдёт до свемной сечи. Важнее другое: крымцы теперь станут словно пуганые вороны каждого куста бояться. Ведь не только опричный полк их за бока щиплет, но и весь полк Правой руки, все казаки атамана Черкашенина, которые присоединились к полкам то ли по приказу царя Ивана Васильевича, то ли по доброй воле.
Казаки, знамо дело, не только секут крымцев, но и грабят их обозы, но разве это помеха задуманному.
На Наре сводные заслоны из городовой рати остановили тумены Девлет-Гирея на пару дней — опричники Богдана Бельского в эти дни бездействовали. А те тысячи, что впереди, продолжали боковые уколы. А как только вражья рать двинулась, переправившись через Нару, Бельский сразу же приказал обнажить мечи. Опричники даже успели совершить налёт на тех, кто замыкал переправу.
Весьма успешен и этот налёт. Потери опричников — всего десятка полтора, крымцев же полегло более двух сотен. Они уже, видя чёрных всадников на вороных конях, сопротивлялись весьма вяло. Вроде бы нечистая сила на них нападала.
За этот налёт благодарное слово пришло не только от первого воеводы Опричного полка, но и от самого князя Михаила Воротынского.
Дальше тоже всё шло ладом. Опричные тысячи меняли тактику, и Теребердей не успевал с надёжной защитой. Опричники даже аукать стали. Поначалу ради озорства, потом же, познав выгоду, «зааукивали» ворогов в топкие болотины, и те тонули в них вместе с конями. Бесследно исчезали.
Рожаю миновала крымская рать. И если на Лопасне держали её более трёх суток, то на Рожае почти не случилось задержки. И всё же тумены Девлет-Гирея основательно растянулись. Замыкающие сотни только-только отходили от Рожай, а передовые уже схлестнулись с заслонами на Пахре. Теперь по замыслу князя Воротынского и заслонам предстояло стоять упорней, и налёты совершать с большей основательностью. Вот Опричному полку и предстояло развернуться во всю мощь, беспокоить засадами ворогов, ибо полк Правой руки должен был выделить добрую половину от себя на переправу через Пахру. Подтянули к Пахре даже десяток пушек. Пусть Девлет-Гирей почешет свою реденькую бородёнку, предвидя и в дальнейшем всё большее сопротивление русской рати. Вот тогда он не отмахнётся от дерзких налётов на свои тылы, почувствовав и в них большую угрозу. Побоится оказаться в клещах. А чтобы не возникло у него по поводу серьёзности угрозы сомнений, Опричный полк и оставшаяся часть полка Правой руки должны были, объединив усилия, навалиться на тылы ханского войска, подготовив крепкий удар к тому времени, когда крымцы, сбив заслоны на Пахре, начнут через неё переправляться.
Только опричникам Богдана Бельского не пристало ввязываться в ту стычку — им задача иная: продолжить щипать бока Девлет-Гирею и вывести — а это самое главное — часть его лазутчиков на гуляй-город. Как предполагали все воеводы, после удара в спину вражеской армии у Пахры число лазутчиков возрастёт, станет их как растревоженных муравьёв: Дивей-мурза не успокоится, пока не выяснит, какие силы русских у него за спиной.
Гонца к Богдану Бельскому с повелением выводить лазутчиков к гуляю прислал сам главный воевода князь Воротынский, ибо от действий опричных тысяч Бельского во многом зависел ход дальнейших событий. Богдан, гордясь важностью своей роли в общем замысле главного воеводы, самолично наставлял всех сотников:
— Не больше двух лазутных групп подпустить к гуляю, но и тех на обратном пути основательно проредить. Пусть только пара или две пары доскачут до своих с важной вестью. Со страху-то наговорят, будто весь лес запружен нашими ратниками.
О страхе он сам добавил к приказу главного воеводы, справедливо рассуждая, что страх — не вдохновитель победы.
Велено — сделано. Все лазутчики, переправлявшиеся через Рожаю, попадали под зоркое око опричников Бельского. Пропускали их поглубже в лес и скашивали самострелами. Но вот одних подпустили к холмам. Оказавшись на опушке перед большим полем, они разинули рты от изумления: великий гуляй-город, способный вместить несколько десятков тысяч ратников, грозно поглядывал на них из бойниц жерлами пушек.
Десятник приказывает:
— Рассыпаемся парами. Ящерицами ползти, но об увиденном весть донести!
Сам же пустил коня вскачь прямо по дороге. Не таясь.
Вот его-то опричники и решили одарить жизнью. Одного. За решительность, за смелость, за понимание важности увиденного.
Прискакавшего на взмыленном коне командира лазутной десятки сотник сразу же повёз к Теребердею. Минуя и тысяцкого и темника. Теребердей — прямиком к Дивею-мурзе. Тот с великим вниманием отнёсся к сообщению десятника, прося ещё и ещё раз повторить рассказ. Затем спросил:
— Где остальные из твоей десятки?
— Они, если им удастся, возвратятся лесом. Я же поскакал открытой дорогой. В лесу гяуров много, на дороге же — никого. Но я побоялся, если вся десятка со мной поскачет, привлечёт внимание.
— Ты достоин стать сотником. Пока же — иди.
Долго два военачальника обсуждали тревожную весть. Даже сомневались.
— Не может быть у Воротынского большой рати. В прошлом году все полки, какие обороняли Оку, погибли, — рассуждал Дивей-мурза, — а по городам российским прошёл мор. Великий мор. С Ливонией не замирились, значит, и оттуда полки не могли прибыть. Думаю, туменом одним, твоим, Теребердей, разнести можно будет гуляй-город.