Вокруг трона Ивана Грозного
Шрифт:
Отступил Фаренсбах, и уже тогда принял решение покинуть Батория.
Баторий же, встретив наёмников с нерадостной вестью, пошёл на отчаянный шаг, на повторение штурма Пскова, не видя больше никакого выхода из столь сложного положения. 28 октября он снова сосредоточил напротив Покровских и Свиных ворот тяжёлые пушки, и они начали канонаду. Под прикрытием их огня к восстановленному с великим трудом псковитянами пролому кинулись жолнеры с ломами и кирками. Вроде бы не замечая огня русских пушек, пищалей и рушниц, хотя и неся потери, враги неслись к стене сломя голову. Именно там они видели свою безопасность — под стеной их ничем не достанешь.
Добежала всё же основная масса врагов. Принялись они ломать стену.
Ничего не скажешь, добрая выдумка. Они и на самом деле почти неуязвимы. Только вылазка могла бы поправить положение, ибо бывший пролом, хотя псковитяне старались заделать его как можно лучше, всё же не мог быть таким же прочным, как монолитная стена. Под ударами ломов и кирок вываливаются кирпичи. А время идёт. Воеводы на вылазку не решаются, видя на берегу Великой готовое к ответному удару войско. Не ровен час, отступающей под напором превосходящих вылазки на спине сил, ворвётся ворог в крепость.
Безвыходное положение? Похоже. Но когда много голов ищут выход, он непременно находится. Самыми умными на этот раз оказались женщины — они без всякой команды принялись разжигать костры под котлами с водой и смолой, которые заранее приготовлены были. Прошло совсем немного времени и полились на головы разрушающих стену кипяток и кипящая смола, а следом посыпались и горшки с огненной смесью.
Ни один из тех, кто рушил стену, не остался живым. Хотя враги всё же успели проковырять небольшой лаз, и теперь пушки тяжёлыми ядрами начали его расширять. Вскоре полки Батория кинулись на штурм. Вначале, как и полагалось, стремительно неслись, выказывая бесстрашность, встреченные, однако, ядрами, дробосечным железом и пулями, замешкались — тогда сотники, тысяцкие и даже командиры полков возглавили штурм, увлекая примером мужества рядовых бойцов. Трудно и на сей раз пришлось бы обороняющимся, но случилось чудо: голова стрелецкий Фёдор Мясоедов, перекрывавший своим большим отрядом дороги из Польши, перехватывая на них обозы некоторое время назад, получил приказ главного воеводы прорваться в Псков, дабы дать отдых ратникам и пополнить свой запас огневого зелья для рушниц, чтобы затем с новой силой начать охоту за обозами из Польши. Вот этот большой отряд стрельцов подошёл справа по берегу Великой к польскому стану, чтобы дождаться ночи для прорыва в крепость, но услышал шум битвы и смело ударил в спину штурмующим. Наведя панику в стане противника, отряд благополучно вошёл в город через Покровские и Свиные ворота, прихватив с собой ещё и несколько сот пленных.
Осаждённые ликуют: так удачно отбита очередная попытка захватить крепость; в станах осаждающих — уныние. И есть отчего носы повесить и упасть духом: штурм не удался, стало быть, остались лишь в мечтах тёплое жильё, ратная добыча и, что особенно важно, продовольствие. В шатрах уже довольно холодно и к тому же — голодно. Да и одежда не по сезону. Полушубки, которыми можно было бы разжиться в городе, не стали бы лишними.
Ко всему прочему порох и ядра на исходе. Хочешь или нет, но пальбу по стенам крепости Баторий был вынужден прекращать. Нет и денег для жалованья не только дворянскому ополчению — эти могут потерпеть ради славы отечества, — но и наёмникам. Они не потерпят. Они уже начали роптать.
Подошло время, когда Баторий был вынужден распорядиться оставить укрепления вблизи стен города, снять пушки и активную осаду сменить тихой, рассчитанной на измор. Но для кого измор более выгоден? Город имел запасов на добрые полгода, а при малой экономии и того больше, войско же польского короля уже страдало и от холода, и от голода. Однако Баторий либо не хотел понять своего бедственного положения, дорожа данным войску словом взять Псков или умереть, либо, в самом деле, не понимал, чем ему грозит его упрямство?
Во вражеском войске начали гибнуть от голода и холода люди и лошади, командиры вынуждены были посылать кормщиков за сотни вёрст, но не всегда им сопутствовала удача, и вот наёмники, во главе с Фаренсбахом, не выдержав трудностей, покинули Батория. Это ещё больше ослабило вражескую рать, и князь Иван Шуйский решил, что пора нанести мощный удар по врагу, чтобы разбить его наголову. Он посылает приказы в Великий Новгород и Ржев, где стояли подчинённые ему росписью Разрядного приказ резервные полки.
Успех мог бы оказаться полным, не устояло бы сборное войско Батория перед совместными ударами защитников города и силами, подошедшими на подмогу. Однако такому хорошо продуманному плану не суждено было свершиться — гонцы, вернувшиеся из Великого Новгорода и Ржева, принесли возмутительную весть:
— Государь не велел воеводам идти к Пскову. Он приказал охранять Московскую дорогу.
— То есть себя, — чуть не вырвалось у князя Шуйского, но великим усилием он заставил себя промолчать.
Что держало в страхе Ивана Грозного? Успехи шведов, которые, идя по берегу Балтийского моря, захватывали город за городом, дошли даже до Иван-города и взяли его? Или направленный ко Ржеву малый отряд князя Радзивилла, который даже близко не подошёл к нему, узнав, что в городе большой отряд русской рати? Похоже, что так, ибо Иван Грозный спешно покинул Старицу и убрался под защиту крепких стен Александровской слободы. Как бы то ни было, но мощный удар, способный наголову разбить Батория и изгнать его из пределов Русской земли, так и не был нанесён. Из Александровской слободы царь выслал на переговоры со Стефаном Баторием князя Дмитрия Елецкого и печатника Романа Олферьева, дабы они во что бы то ни стало заключили с польским королём мир или хотя бы перемирие.
Между Опоками и Порховым в селе Башковичи ждал их посол Папы Римского иезуит Антоний Поссевин. Вместе с ним к встрече с русскими послами готовились воевода Януш Забаражский, маршалка князь Альбрехт Радзивилл и секретарь великого княжества Литовского Михайло Гарабурда.
Остальные уполномоченные Баторием на переговоры ожидали в деревне Киверова Гора в пятидесяти вёрстах от Запольского Яма. Сам же Баторий, оставив за себя воеводу Замойского, уехал в Варшаву. Свой отъезд он оправдал так:
— Еду с малой дружиной за новым великим войском.
Ропот прокатился по войску: бросил король на произвол судьбы, помирать от стужи и неминуемого голода. Призывы разъезжаться по домам громче звучали не только из рядов дворянской гвардии, не только из уст оставшихся наёмников — более всех шумели литовские ратники, за интересы которых во многом и началась война. Однако Замойский сумел убедить разношёрстное войско, что именно от его поведения во многом будет зависеть итог переговоров с Россией.