Вокзал потерянных снов
Шрифт:
Но зато фантомы больше не мучат спящих и бодрствующих. У города остались только его собственные страхи.
Я уже и позабыл, какое это удовольствие – обыкновенная ночь. Когда меня будит солнце, оказывается, что разум ясен, голова не болит.
Мы свободны.
Все сегодняшние статьи – о конце «летнего кошмара», или «сонной болезни», или «ночного проклятия». Разные газеты называют по-разному.
Мы
Мы ждем, когда очнется Лин, когда она придет в чувство.
Но она все еще без сознания.
Весь первый день она проспала, крепко держась за Айзека; разбудить ее было невозможно. Теперь она свободна… и может спать без страха.
Но сегодня она просыпается и медленно садится. Головоножки слегка подрагивают, шевелятся жвалы. Лин проголодалась, и мы находим среди краденых припасов фрукты. Она завтракает.
За едой переводит нетвердый взгляд с меня на Дерхан, с Дерхан – на Айзека. Он держит ее за бедра, что-то ей шепчет. Но слишком тихо – мне не расслышать. Она дергает головой, как ребенок. Каждое ее движение сопровождается спазматической дрожью.
Она поднимает руки и начинает жестикулировать. Айзек внимательно следит за ее неловкими, сбивчивыми манипуляциями, и лицо искажается в горьком отчаянии. Дерхан тоже понимает жесты, у нее брови лезут на лоб.
Айзек качает головой, с трудом переводя:
– Утром… пищи… согреться… – Он сбивается. – Насекомое… путешествие… счастье…
Она не может есть. Челюсти сводит судорогой, и они разрезают плод надвое. Или внезапно расслабляются, и еда падает на пол. Лин трясется от изнеможения, мотает головой, выпускает струйки пара – Айзек говорит, что это хеприйские слезы.
Он успокаивает ее, держит перед ней яблоко, помогает укусить, стирает с лица сок. «Страшно, – показывает она, и Айзек, поколебавшись, переводит. – Ум… устала… много слюны… статуя Попурри…»
Она трясется в ужасе, глядя перед собой. Айзек шепчет ласковые слова, успокаивая. Дерхан беспомощно смотрит, не вмешиваясь.
«Одна», – возбужденно показывает Лин и выпускает струйку едкого пара. Что это означает, для нас загадка. «Чудовище… обжигать… переделанный». Она озирается. «Яблоко!» – переводит Айзек следующий ее жест.
Яблоко.
Айзек подносит плод к ее рту, кормит. Двигается она совершенно как ребенок.
Приходит вечер, и она снова засыпает глубоким сном. Айзек и Дерхан совещаются, и Айзек приходит в ярость, кричит и плачет.
– Она поправится! – кричит он, показывая на Лин, которая ворочается во сне. – Она от усталости и от побоев едва живая! Ничего удивительного, что ум в расстройстве!
Но
Мы вырвали ее из лап мотылька, когда он успел отчасти сделать свое черное дело. Половину ее мыслей, половину снов высосал проклятый вампир. Потом все похищенное было сожжено его желудочными соками и людьми Попурри.
Лин просыпается счастливая, оживленно говорит всякую бессмыслицу на языке жестов, пытается встать и не может, падает, плачет, хемически смеется. Щелкает жвалами, пачкается. Как младенец.
Лин беспомощна. Искалечена. Детский смех и взрослые грезы. Речь необычна и непостижима. Жесты сложны, неловки и инфантильны.
Айзек тяжело переживает.
Мы перебираемся на другую крышу. Нас тревожили звуки снизу. У Лин – приступ раздражения, потому что мы не понимаем потока ее бессвязных слов. Она топает по шиферу, бьет Айзека слабыми руками. Показывает жестами грязные оскорбления, пытается прогнать нас пинками.
Мы усмиряем ее, спеленываем, уносим.
Идем по ночам. Опасаемся милиции и людей Попурри. Сторонимся и конструкций, способных донести Совету. Не упускаем из виду ни одного резкого движения, ни одного косого взгляда. Мы не можем никому доверять. Нам приходится жить в глухих закутах, в вечной полумгле. Что нам нужно, крадем или покупаем в бакалейных лавчонках, которые открыты круглосуточно. Любой подозрительный взгляд, любой крик, внезапный топот копыт или каблуков, шипение поршней конструкции вызывает у нас страх.
В Нью-Кробюзоне мы – самая желанная дичь. Это честь для нас. Сомнительная, но честь.
Лин хочет красильных ягод.
Так интерпретировал Айзек сбивчивые движения ее челюстей, пульсацию ее железы (зрелище неприятное, но и возбуждающее).
Дерхан соглашается сходить. Она тоже любит Лин.
Потом не один час они тратят на маскировку. С помощью воды, масла, сажи, разномастных лохмотьев, пищепродуктов и остатков красок изменяют облик Дерхан до неузнаваемости. У нее теперь прямые антрацитово-черные волосы и складчатый шрам на лице. Она горбится и скалится – очень похожа на бродяжку.
Дерхан уходит, и мы с Айзеком в страхе ждем час за часом. Почти все время молчим.
Лин ведет свой бестолковый монолог, Айзек пытается жестикулировать в ответ. Успокаивает ее, водит руками, медленно, словно обращается к ребенку. Но ведь она, получается, наполовину взрослая, и такое обращение приводит ее в ярость. Она пытается отойти от Айзека и падает, не в силах совладать с собственным телом, она в ужасе. Айзек помогает: усаживает ее, кормит, массирует покрытые синяками и ссадинами напряженные плечи.