Вокзал
Шрифт:
— Вот! Глядите! Все глядите! — выхватил азиат откуда-то из-под веника брезентовый бумажник с документами и замахнулся им на дядю Сашу, как ножом. — Гляди, шайтан, гляди, собака, все четыре года в армии воевал! Где лагерь?! Где колючая проволока? Кого я кирпичом по голове? Да я бы тебя из пулемета порезал! И сынка твоего! После таких разговоров, понял-усвоил?!
Лукьян Светлицын, как только закричал мужчина с тазиком, моментально кинулся на помощь дяде Саше. Пересадил Валуева на другую лавку, примостился рядом, обнял сзади рукой за плечи.
— Идите, Александра Алексаныч, стригитесь вместо меня. Я обожду. Да коли дел более никаких не получилось — поехали по домам. А? Ну, что же вы так кричите? — обратился Лукьян к озлившемуся незнакомцу. — У нас тоже бумажники есть. Которые с документами. И мы воевали, — приподнял он свою пограничную фуражку и несколько набекрень, лихо посадил обратно на голову.
Из-под лавки на махавшего веником человечка свирепо зарычал Катыш. Вот он, осмелев, выдвинулся из укрытия и, подойдя к опрокинутому тазику, стал его обнюхивать.
— Прошу прощения… — бормотал дядя Саша. — Вижу теперь, что обознался. Слезайте. А все — зубы… зубы, говорю, подвели, скребут те маковку! Похожие очень… Правда, те были настоящие, а здесь — железо.
— Поехали, Алексаныч, по домам…
— Поехали, дорогой! А с паспортом как же?
— Еще съездим! И для меня дело найдется. У меня еще свинка есть. Вдруг да опоросится?! Поросеночков повезем на сдачу.
— Ездиют, понимаешь, придурки разные… Скобари всякие! На людей кидаются, — ворчал разобиженный человек, поднимая с полу тазик. Ворчал, затихая.
Из часовенки вышел обритый и остриженный под бокс Коршунов. От него пахло тройным одеколоном. Правой ладонью гладил он себя по сухому остроконечному подбородку.
— Што за шум, а драки нету?
— Обознался я…
— Драться с таким! — презрительно сплюнул сквозь холодную сталь чернявый. — Умалишенный человек.
— Пусть, — соглашался дядя Саша. — Лишенный… Куда денешься? Ни ума, ни паспорта…
— Хорошо, что напомнил! Пошли, идем к Полуверову тебя сведу. Пока не раздумал. День рождения у меня или что?!
— Не, товарищ Коршунов… Идите, пожалуйста, гуляйте. Ваш праздник. Ни к чему тут я. Да и остричься нужно… Пришли, ждали.
— Стригись, погожу. Хотя чего тебе подстригаться? Все равно опять зарастешь в Гнилицах своих…
С Лукьяном Светлицыным условились, что в пять-шесть вечера Валуев будет в крепости у попа Никанора. Оттуда и по домам…
Душистые, помолодевшие Коршунов и дядя Саша вышли на главную улицу, составленную из двух-трех каменных коробок, выгоревших изнутри и теперь заново заселенных. Городскими учреждениями. Исполком помещался в высоком, стройном здании бывшего собора, где строители напрорубали окошек и настелили несколько новых этажей.
Жалобным взором глядел Валуев на разоренный городок, в котором когда-то родился, и, естественно, не узнавал его. Улицы оплела старая рыжая трава; там, где были дороги, — струились
Теперь, значит, доброхот этот Коршунов… Ведет в милицию. Зачем? Для чего?.. Опять же — в парикмахерскую завлек. На кой? Бдительность усыпляет. Хочет без шуму сдать… А у самого — день рождения. Стал бы какой человек в свой день рождения кому-то за паспорт хлопотать? Может, кто и стал бы, только не такой ястреб, как Коршунов. Ведите!.. Ведите! Он не против… Давно к этому дню готовился. А вот готов ли?
— Хочешь есть? — бравым голосом нарушил товарищ Коршунов прощальные мысли-мысельки дяди Саши.
— Кого? — не понял, остановился Валуев.
— «Кого»! Лопать, говорю, желаешь? Да что тебя спрашивать об еде! Усох там, в своих Гнилицах… Как мумия египетская!
И Коршунов потащил дядю Сашу в барачного типа заведеньице, над дверью которого симпатично синело жестяное слово «Столовая».
В зале никого. Время — ни обед, ни ужин.
Сели за стол, на котором имелась солонка с солью. Валуеву товарищ Коршунов заказал полный обед. Себе — чай.
— Выпить не предлагаю. С этим после… У меня в доме. Незачем перед делом.
— Так, значит, в милицию? Поведете?..
— Сведу, не беспокойся. Ешь теперь.
— А что же, сами кушать не будете?
— Я чай буду кушать. А ты ешь! Небось отвык от городского варева. Ешь, угощаю… Борщом для начала.
— Спасибо. Только за борщи сам могу уплатить. Вот они — денежки.
— Да откуда у тебя денежки?!
— На штраф скоплены. А что, товарищ Коршунов, вопросик имеется… Поинтересоваться хочу. Можно задать?
— Задавай, почта, вопросики. Задавай, пока не поздно…
— Это как же понимать?
— А так и понимать: задавай, пока голова у меня порожняя. Именинник я или кто?! И еще, если пожелаешь, зови меня просто Аркадием. Можешь?
— Нет, товарищ Коршунов. Пока не могу. Повремени малость. Не привыкну сразу…
— А что у тебя за вопросец?
— О должности твоей. Она у тебя что… какая? Солидная или спокойней?
— Солидная… Не волнуйся.
— Спасибо. А вот Полысаев, тот должность имеет — будь здоров! Весь в коже, и щеки — не чета вашим.
— Кто-кто? Полысаев? Так то ж гнида обыкновенная. Сравнил хрен с пальцем. У нас таких в отряде не было. И не могло быть. Выводили дустом. Полысаев твой — урод. Вот он кто. Временный человек.
— А вы не временный? Вы что же — постоянный?
— Тело смертное. И у меня. А душа… Дело мое, правда моя… Нет им смерти!
— И получается, что вы, товарищ Коршунов, верующий человек. Потому как — и у вас душа имеется. Бессмертная.
— Иди ты знаешь куда! Ешь, говорю, и не отклоняйся!