Волчье лезвие
Шрифт:
– Так бывает, когда у вас одни отец и мать, – наблюдал Рогарит, как игла ныряет в ткань. – Мой брат Агилульф. Я обогнал его на две зимы… Пока мальчишки не возьмут в руки оружие, они для него как надоедливые москиты. А девчонок замечает… когда есть, что замечать.
– Возможно, дети его пугают, но, так или иначе, мужчине нужен наследник, – перекусила Теоделинда нить серебряными ножницами, – Слышала, римляне ещё сохраняют власть в Италии.
– Её земли идут от гор, что мы пересекли, до жаркого острова с высоченной дымящейся вершиной и с трёх сторон окружены морем. Этим островом
– Но хуже всего, – продолжал он, – что узкая полоса земли от Рима до Равенны, между двух морей, никак нам не сдаётся, а за ней наши южные герцогства – Сполето и Беневенто, которые никак не утихомирятся, отказываются подчиняться королю… вплоть до мятежей. Я вас растревожил?
Теоделинда не отводила глаз от свечи.
– Нет, просто заговорили о Риме, и мне стало любопытно, как вы справляетесь, служа и понтифику, и своему народу, – посмотрела Теоделинда на него, затем вернулась к рукоделию, – ведь понтифик не жалует неправую веру (арианство).
– Но я служу не понтифику, а… – поднял Рогарит глаза к каменному потолку с деревянными балками бурого цвета. – Король запрещает нам католические обряды. Но теперь, раз вы, наша королева, следуете другой вере, то он смягчился и просит позволения, чтобы я написал понтифику о вас. Вот об этом-то мне и надо было поговорить.
– И что же это даст королю?
– Видите ли, случалось, что некоторые из моих собратьев нарушали запреты и подвергались наказаниям. Я и сам недавно рисковал стать изгоем, но… – перекрестился Рогарит, – мой брат меня спас.
– Другими словами, король желает наладить отношения с Римом, – ощутила Теоделинда укол от слов епископа и едва не воткнула иглу в палец. – Для чего же я ещё ему нужна?
– Понимаю вас, – ответил Рогарит, – но лучшие решения всегда бьют по многим трудностям. И чтобы вы знали, Рим не желает мириться с властью греков. Они бы с радостью зажили сами по себе.
– Как же брат вам помог, интересно? – сказала Теоделинда после непродолжительного молчания, в котором ощущала явную тяжесть в плечах, словно затекли мышцы от сидения на месте.
– Приказал своим людям, и утром, когда я спал, они вытащили меня из постели и упрятали в темницу, чтобы я не выступал на таге, – ухмыльнулся Рогарит, – представил так, будто я напился из-за содеянного. А потом сговорился с вождями и гастальдом на двести монет фельгельда.
– Так поступить с родным братом! Не слишком ли жёстко? – сказала Теоделинда с мыслью: «Интересно, Гримоальд или Тассилон пошли бы на такое?».
– Может быть, и жёстко, но он получил, что хотел… Знаете, когда Аго сделал первый вздох, то волки, что кружили вокруг нашего селения, испугались и ушли. Потому его стали звать Волчье лезвие. И я рад тому, что он мой брат.
Они поговорили ещё немного. Теоделинда дала согласие на письмо в Рим.
Следующий день принёс весть, которая взбудоражила всех в крепости и в округе: франки с гонцом прислали ультиматум. Он гласил, что либо бавары откажут лангобардам в браке с Теоделиндой, либо отдадут герцогство под власть короля Хильдеберта.
Отец слёг. Братья ходили хмурые, отправляли гонцов, собирали войско. Когда Теоделинда ловила на себе взгляды – братьев, приближённых герцога, слуг, крестьян на полях – ей казалось, они винят её, а потому ночью долго не ложилась, бродила по комнате с Львёнком на руках. Пальцы ходили по мягкой шерсти, а живот сводило от страха.
Из всех только Херти осталась прежней, да Тассилон с привычной жизнерадостностью сказал ей, что подобная стычка – мелочь, не сулящая вреда. Его слова показались Теоделинда прохладной водой, что смягчает горло, пересохшее от жажды. Но как же тогда: «Отдайте все земли!» – разве это мелочь? Ведь могла же поступить иначе? И она снова злилась на себя.
Через два дня посольство лангобардов отправлялось обратно. В то утро Теоделинда спустилась во двор под солнечные лучи, которые не радовали, а только заставляли её щурить сонные глаза. Двор крепости шумел привычными звуками, к ним добавились разговоры длиннобородых воинов, которые у конюшни седлали лошадей, крепили походные мешки, оружие и провизию. Тассилон и Гримоальд стояли в двадцати шагах от них, обхватив ладонями кожаные пояса.
– Вышла проводить своих родичей? – сказал Гримоальд так, словно провёл лезвием по камню, когда заметил Теоделинду, шедшую на кухню с утренней проверкой. – Что-то не изволят они нам помочь, только сладкие речи от них слышали.
Она повернулась и подошла к нему.
– Ты же сам не хотел моего брака с Людером? – встала Теоделинда напротив Гримоальда.
– Но не против короля Хильдеберта, – парировал Гримоальд.
– Сестрёнка, подожди, – встал Тассилон между ними, улыбаясь ей, затем повернулся лицом к брату, и его руки легли ему на плечи: – Не надо так с ней. Мы справимся, не впервой.
Теоделинда уже стояла рядом с осёдланными лошадьми, которые звякали уздечками, махали хвостами и с опаской косили глазами, как будто ожидали от неё обиды.
– Господин Муних, – обратилась Теоделинда к гастальду, чьё внимание занимало крепление седла на его гнедой кобылице, – как поможете нам справиться с франками?
Муних повернул к ней своё розовощёкое лицо и заговорил, левой рукой поглаживая лошадь по крупу:
– Мы без промедления соберём войско, как только король узнает.
– Ещё пятнадцать-двадцать ночей – и перевал не перейти. Я ваша королева, – теперь вокруг неё сгрудились все десять воинов, – мне нужно, чтобы вы остались, тогда они задумаются, прежде чем атаковать нас, – говорила она требовательным голосом, не отрывая взгляда от гастальда.
– Простите, но король приказал нам вернуться, – ответил Муних. – Выходим, – велел он своему отряду.
– Тогда, – вытащила Теоделинда ожерелье из-под рубахи-туники, сняла, и золотые листики липы заблестели в её вытянутой руке, – верните королю его подарок.