Волчьи ягоды. Сборник
Шрифт:
После завтрака отец надумал ремонтировать вентилятор. Долго слонялся по хате, пока со зла плюнул.
— Поля, сознайся, ты спрятала отвертку?
— Делать нечего. Вон твоя отвертка, под шкафом. Что затеваешь?
— Вентилятор гремит?
— Ну и пусть гремит! — Мать понизила голос. — В шахматы сыграли бы, что ли! Как-никак воскресенье. И в конце концов, до каких пор ты будешь на него сопеть?
— Ну, ну, не очень. Тоже мне, сестра милосердия… Славка, где ты там?
Дверь была открыта, и Ярослав все слышал. В первое мгновение он не поверил, что отец на самом деле зовет его.
— Конечно, конечно. Иначе бы я сам отвел тебя в милицию. Только известно ведь, что из черной кошки белой не сделаешь. Хоть мой ее, хоть выкручивай.
Ярослав намеренно приходил домой, когда отец спал или был на заводе. В воскресенье же разминуться не удавалось.
Услышал за спиной:
— Мать говорит: шахматная доска пылью покрылась. Может, засядем?
Благодарно, как когда-то в детстве, ткнулся лицом в жесткий подбородок:
— Спасибо, отец. Давай вечером. Ты же сегодня никуда?
Избегая укоризненного взгляда матери, вышел на улицу. Около павильона «Ягодка», как всегда, толпилась очередь. Пахло дынями. На башенном кране грелись ласточки. Из какого-то окна тихо лилась музыка.
Ярослав шел без намеченной цели. Наугад. Точно так же, не задумываясь, протиснулся в автобус. Лишь после того, как за окном промелькнули корпуса станкостроительного завода, понял, что автобус идет в аэропорт. Там Ярошу делать было нечего, но он уже знал, почему сел именно в этот автобус. Давно собирался, да каждый раз не хватало духу.
…Тут стояла тишина. Необычная тишина. Ветер шелестел сухими венками, в отдалении виднелись люди, над головой настырно гудел шмель, но все это существовало словно бы особо, не трогая густой, почти физически ощущаемой тишины. И земля была тут тяжелой, она притягивала к себе взгляд железным кружевом оград, аккуратными улочками и переулками, которым, казалось, не было ни конца, ни краю. Даже время текло здесь незаметно, словно вода сквозь пальцы, и Ярош не мог бы сказать, сколько он просидел на кладбище около зеленого холмика — много или мало.
У Нины была тьма-тьмущая фотокарточек, но не нашлось ни одной, где бы она не улыбалась. Потому-то из керамического овала на камне смотрели на него веселые глаза. Черные, как отполированный до зеркального блеска гранит. Он знал, что это неправда, — глаза у нее были бархатно-синие, цвета степных васильков, только что сорванных в поле. Нина любила именно их, а не розы, которые ей дарил Ванжа. Это была маленькая тайна Ярослава, он берег ее и посмеивался над лейтенантом.
«Увы, какие мы бываем глупые, пока счастливы! — думал сейчас Ярош. — Но почему люди, чтобы научиться отсеивать зерна от плевел, должны пережить горе?»
Было уже далеко за полдень, когда он, вернувшись в город, поспешил на Чапаевскую. После смерти Нины обходил эту улицу, все тут напоминало ему недавнее прошлое, повсюду слышался ее смех. Впрочем, однажды пересилил себя, пришел, не мог не прийти, да Елена Дмитриевна не пустила и на порог. Лучше бы ударила… Теперь, когда он наконец побывал там, около нее, его неудержимо потянуло сюда. Захотелось еще хоть раз посмотреть на дом Сосновских, а хватит смелости, то и наведаться к Елене Дмитриевне. Может, на этот раз не прогонит?
Тут, в городе, небо было низкое, в рыжих клочьях. В вишневых зарослях сводили счеты воробьи. Напротив дома Сосновских стояли расцвеченные свадебными
Ярош неожиданно почувствовал необъяснимый гнев на этих людей. Цветные ленты раздражали взор. Ускорил шаги, чтобы ничего не видеть и не слышать, одновременно стыдясь этой поспешности и собственного гнева. И чем ближе была знакомая калитка, тем больше охватывало его сомнение. Не знал, что скажет Елене Дмитриевне и нужно ли вообще что-либо говорить. Может, его слова, само его появление будут как соль на живую рану. Так стоит ли лишний раз терзать материнское сердце?
Руководители Самарского горотдела милиции чувствовали себя скверно. Особенно переживал коллега Гафурова начальник ОБХСС майор Максюта. На областных совещаниях его сотрудников до сих пор ставили в пример, самого приглашали поделиться опытом, а тут — на тебе! Почти год, можно сказать, у него под носом, поскольку здание промкомбината было видно из окна кабинета Максюты, в городе действовала частная фирма по производству водолазок. И это на государственном предприятии! За многие годы службы в органах милиции ничего подобного он не помнил. Дело вырисовывалось громкое и лавров Максюте не обещало. Из области понаехало столько начальства, что пришлось забыть о сне и отдыхе. Никто пока еще прямо не укорял Максюту, слишком много было неотложных хлопот, однако по тому, как холодно, словно и не были они прежде на короткую ногу, разговаривал с ним городской прокурор, майор почувствовал, что над ним собираются грозовые тучи.
— Ты только подумай, — жаловался он Гафурову, — проклятыми водолазками в Самарске и не пахло. Спекулянтов, конечно, хватает. Где дефицит, там и они. А о водолазках… ну, хоть бы какой-нибудь паршивенький сигнал!
— Не такие они дураки, чтобы тут же сбывать левую продукцию, — заметил Гафуров. — Лисица и та хвостом след заметает.
Максюта гневно фыркнул.
Гафуров сочувствовал Максюте, хотя, как специалист, не мог до конца и оправдать. Водолазок в Самарске и на самом деле не было, но, как теперь выяснилось, прошлой осенью дежуривший на городском рынке милиционер задержал вязальщицу промкомбината Гаврюшину, которая из-под полы продавала импортную шерсть в фабричных конусах. Сам по себе случай был мелкий, Гаврюшину оштрафовали, даже не поинтересовавшись, откуда у нее товар. А между тем такой шерсти в магазинах не было, Гаврюшина вынесла ее из комбината. Более того, именно она была старшей в так называемой экспериментальной бригаде из пяти работниц, которые заодно изготовляли и водолазки. За каждое изделие, кроме месячной зарплаты, они получали от Горлача по два рубля. Гаврюшиной Горлач сказал: «Красная цена вашей работе — рубль. Второй плачу за молчание. Так и передай своим товаркам».
И они молчали. Теперь плакали, уверяя, что сперва ничего плохого не подозревали. Начальник цеха даже премиальные выплатил за освоение новой продукции. Потом начали догадываться, что дело нечистое. За водолазками при них никто не приходил, но наутро они куда-то исчезали. На производственных собраниях о них никто не вспоминал, на стендах около помещения дирекции, где можно видеть всю продукцию промкомбината, водолазкам не нашлось места.
Однажды Гаврюшина пошла за объяснениями к Горлачу и вернулась ни жива ни мертва: «Беда, девчата! Начальник сказал: прикусите языки. В случае чего я, мол, выкручусь, за меня есть кому словечко замолвить, а вам — хана».