Волчьи ягоды
Шрифт:
— Че?! Ты?! Да кто ты такой?
— А это Анфас решит. Он — вор уважаемый, за областью «смотрит», а там восемь зон, туда «грев» гнать нужно. Пока Сухарь был, никто ничего не менял, а теперь Сухаря нет, теперь наша братва решает, кого «греть»… Я понимаю, за тобой уважаемые люди, но так у Анфаса свой «общак»…
— Слышь, пацан, борзеть не надо! — заколотился Борей.
— Я не борзею, я дело продвигаю. Свое дело продвигаю. Если бы за тобой Анфас был, у нас были бы общие интересы, но за тобой другие люди, с которыми у нас никаких дел нет.
— Нарываешься? —
— Нарываются, когда на рожон лезут. А мы никуда не лезем, мы здесь стоим. На рожон ты лезешь… Но я тебя, бродяга, понимаю: за тобой уважаемые люди, тебе ответ перед ними надо держать. Но так и ты меня пойми… Я Анфасу «маляву» заслал, как он скажет, так и будет. Если ему нужен «слам» на «общак», мы будем ему отстегивать… Ты сам, Борей, как думаешь, какой ответ будет?
— И когда ты «маляву» заслал? — заскрипел зубами вор.
— А как только Сухарь загнулся, так и заслал…
Антон лукавил: письмо Анфасу он отправил вчера, сразу же, как только Карина сообщила ему о проблеме, причем отправил нарочным. По воровской почте письмо идет долго — и месяц может, и два. И вряд ли бы оно дошло до адресата, если бы Антон отправил его таким путем сразу после смерти Сухаря. А тут — раз-два. Ночью письмо было уже у Анфаса, а утром он позвонил Антону на телефон. Признаться, предложение от тяжмашевской братвы его удивило, но отказаться он не мог. Там ведь очень солидные деньги, и, чтобы их получать, надо всего лишь дать согласие. Будь Анфас дураком, был бы сейчас чьей-нибудь шестеркой, а не паханом…
Но про то, что Анфас дал согласие, Антон не говорил. Братва словам не верит, тут подпись Анфаса должна быть. А тому, чтобы подписаться под такое дело, нужно заручиться поддержкой своего клана, для этого сход собирать надо.
— Так, может, ты Сухаря и загнул?
— Что?! — Это были не просто слова. Это был крик души, вырвавшийся наружу через бездну, в которую вдруг превратились глаза Антона.
Он не стал говорить, что это предьява, за которую можно ответить кровью. Его глаза кричали об этом. Вор даже в лице изменился. Он хоть и не из пугливых, но ему стало не по себе.
— Ну, все может быть…
— Так было или может быть? — холодно спросил Антон.
— Сход разберется.
— А кто вопрос поставит? Ты?
— Ну, хотя бы и я.
— Ну, хорошо… — Антон резко повернулся к вору спиной.
— Эй, ты куда?
Борей не должен был кричать ему вслед, но вырвалось у него. От страха вырвалось. От страха, который сумел внушить ему Антон своим взглядом.
Напрасно Борей пытался исправить ситуацию, Антон на компромисс идти не собирался…
Пожарная лестница ржавая — без перчаток можно ободрать руки. Но Антон без перчаток на дело не ходил. Ночь, чуть в стороне болтается на ветру фонарь, размазывая свет по аллее, что тянется к парадному входу. А с торца гостиница не освещена, и можно спокойно залезть на балкон по лестнице.
Дверь, правда, закрыта, но справиться с ней легко. Антон все знает, у него все есть. Правило у него такое: без разведки на дело не выходить. Дверь открывается легко — достаточно вырезать кружок из стекла и сунуть в отверстие руку, чтобы провернуть защелку. На это ушло всего три минуты.
Четыре часа утра, в это время, как правило, засыпают самые стойкие. Гостиница бедная, дежурных по этажу здесь нет, поэтому в коридоре никого. Антону нужен триста семнадцатый номер, но заходит он в триста девятнадцатый. Там сейчас никто не живет, а замок такой, что его и гвоздем открыть можно. Тихо в номере, где обосновался Борей. Антон фоноскопом прослушал стену, чтобы убедиться в этом. Только храп слышен, и все. Никто не переговаривается между собой, значит, никакой засады в номере нет.
Борей понимает, что допустил большой косяк, но шок уже прошел, и вряд ли он думает, что Антон сможет дать ему ответ. Во-первых, духу ему не хватит, а во-вторых, Борей в законе, и за его кровь спрос особый.
А духу Антону хватит. Борей обвинил его в гибели пусть и не законного, но вора — такое не прощается. А если Антон простит, то об него можно будет вытереть ноги…
Действительно, не бережется Борей. Изнутри дверь у него не заперта, а снаружи она открывается легко. Жаль, Антон надеялся, что у него сегодня ничего не выйдет, а завтра он мог и передумать. Но нет, дверь открыта, Борей спит, с храпом выдыхая из себя перегар. В кабаке он сегодня заряжался, много выпил. Что ж, надо добавить…
Сначала удар по шее, чтобы вор не проснулся. Затем Антон разжал ему зубы, сунул в пасть шланг, на верхнем конце которого была закреплена воронка. Самопальная водка из технического спирта — вещь очень токсичная. Главное, чтобы она попала внутрь организма.
Борей даже не дернулся, отдавая концы. Сердце в груди бешено заколотилось, а потом вдруг заглохло. Пить меньше надо. И за базар отвечать…
Деньги вроде бы не пахнут, но почему тогда на их запах слетается воронье с говорящими ртами?
Антон заслал «маляву» Анфасу, а приехал к нему совсем другой вор. Из его сообщества вор, но другой. Хотя и коронованный.
Против Березняка Антон ничего не имел, но все равно сравнил его с вороном. Может, он чем-то внешне напоминал эту важную носатую птицу. Глаза у него вороньи, нос похож на острый и сильный клюв, даже волосы цвета вороньего крыла. И во взгляде есть что-то магическое. Такое ощущение, что не в глаза он смотрит, а прямо в душу.
— Что там с Бореем случилось? — спросил он, внимательно глядя на Антона.
Они сидели в ресторане, которым владела тяжмашевская братва. Ни посетителей здесь, ни обслуги, ни поваров. Даже охрана и та на улице. Антон сам подавал блюда.
— Водкой отравился. В кабаке мало было, так он еще где-то прикупил.
— Где прикупил?
— Да без разницы где, главное, что подавился. На чужой кусок пасть открыл и подавился…
— Ну, чужой не чужой, а пасть открыл. И кто-то ему туда непроглотный кусок сунул. — Березняк не сводил глаз с Антона.
— Все может быть.