Волчица и пряности
Шрифт:
– Овцами?
Глаза пастушки (кстати, ее зовут Нора) загорелись любопытством. Она сама была похожа на покорную овечку, так и хочется проглотить целиком.
Разговаривая, пастушка потянулась к большому блюду с говядиной. Среди блюд, что мы заказали, были говядина, свинина, рыба, прочее мясо – но никакой баранины.
Мы не стали брать баранину именно потому, что с нами пастух? – со мной, во всяком случае, этого никто не обсуждал.
Разумеется, Мудрая волчица не опустится до того, чтобы упрямо настаивать именно на баранине.
А, все это ерунда. Мелкие жалобы, не больше.
Важнее было то, что мой спутник не только совершенно не догадывался о моем плачевном состоянии, но еще и ухаживал за пастушкой – нарезал своим ножиком мясо на ломтики и клал их ей на хлеб.
Мои руки помимо воли продолжали подносить вино ко рту, но напиток давно уже стал совершенно безвкусен, а томление в груди все усиливалось и усиливалось.
В голове моей разнесся смех гордой волчицы – второй меня.
Но положение было безвыходным – мое тело продолжало страдать, и душа вместе с ним – а все потому, что прямо передо мной сидела эта мерзкая пастушка; и, что хуже всего, эта пастушка – скромница-милашка, как раз такие и нравятся моему спутнику.
Влюбиться в такую чахлую девчонку – какие же глупцы эти мужчины. Только вслух я это сказать не могла, иначе себя показала бы еще большей дурехой.
Иными словами, сейчас я вела оборонительное сражение.
От стратегий, не подходящих к моему характеру, тоже есть своя польза.
– Я не помню, что именно за город. Но при этой пытке они там пускали овец лизать человеку подошвы.
– Эээ, овец?
Я полагала, что эта чахлая скромница положит мясо между двумя ломтями хлеба и начнет клевать потихоньку. Однако она прилично откусила.
Только рот у нее был слишком маленький, и нормально прожевать такой здоровый кусок она явно не могла. Да, у нее очевидные затруднения.
Отрастить рот побольше да откусывать поменьше – и проблема решена. Но я не хотела говорить это вслух, уж больно довольная физиономия была у моего спутника. Я молча варилась в своем собственном гневе, лишь все запоминала.
В человеческом обличье это было, возможно, и к лучшему.
– Да, они посыпают солью босые подошвы, а потом пускают овец. Сперва преступнику просто щекотно, но овцы лижут не переставая, и щекотка переходит в боль…
Лишь богам ведомо, сколько вина я уже выпила – я даже получала удовольствие от этого явно преувеличенного повествования.
Вообще-то, если все время путешествуешь, должен бы привыкнуть к такому.
Но он никогда прежде этого не говорил.
Голова раскалывалась все сильней.
– И правда; всякий раз, когда я поем солонины, мои овцы меня окружают и лижут мне пальцы, это очень неудобно. Они милые крошки, но не знают, когда нужно остановиться, и это иногда пугает.
– Ну, в таких случаях достаточно, если твой рыцарь вмешается.
Мои уши чуть дернулись; разумеется, мой спутник ничего не заметил.
Под «рыцарем», о котором он упомянул, подразумевался вот этот мерзкий пастуший пес.
– Это ты про Энека? Вообще-то… Энек иногда чересчур усерден и не знает меры.
Тут сразу что-то недовольно заворчало у ее ног.
Пастуший пес все это время наслаждался кусочками хлеба и мяса, которые ему доставались со стола.
Я просто чувствовала, как он иногда кидает на меня свои взгляды.
Как смеет простая шавка подозревать в чем-то чистую и благородную волчицу!
– Значит, твоим пастушеским мастерством можно только восхищаться.
Глазки пастушкины удивленно распахнулись, щечки порозовели – и явно не от вина.
Кончик хвоста напрягся под моим балахоном.
Это от гнева, должно быть, у меня все плывет перед глазами.
– Кстати, госпожа Нора, ты расскажешь когда-нибудь о своей мечте кому-нибудь?
Мечта.
Это слово меня пробудило. Теперь я видела, насколько сама не своя я была все это время.
Быть может, весь этот раздражающий разговор – всего лишь сон? Нет, нет, не может быть.
Мне действительно становилось все хуже.
Но сейчас сдаться было нельзя. Надо было продержаться до возвращения в свою комнату.
В конце концов, я сейчас была на враждебной территории.
Если пытаться проверять границы своих возможностей, находясь на враждебной территории, может получиться совершенно не то, чего ожидаешь.
Если я прямо посреди этого редкого празднества заявлю, что мне плохо, – это приведет лишь к неловкости, и вина будет целиком на мне.
Мой капкан был установлен в нашей тесной комнатушке.
Если я признаюсь, что больна, после того как туда доберусь, мою охоту можно будет счесть удачной.
Это все равно что охотиться на кролика, который ничего не знает о том, что я подстерегаю его в кустах.
Если так – тем более нельзя показывать сейчас, как мне плохо. Надо бы, пожалуй, взять кусок говядинки – но, увы, даже руку поднять было трудно. Я не могла дотянуться до блюда.
Похоже, это мой самый большой провал за сегодня.
– Что, уже пьяна?
Мне даже смотреть на него было не нужно, я и так знала, что сейчас он натянуто улыбается.
Несмотря на то, что тело мое страдало, уши и хвост – моя гордость – по-прежнему были здоровы.
Даже не глядя, я все равно знаю, что мой спутник ест, как держится, с каким лицом на меня смотрит.
Так что и сейчас мне было совершено ясно, какое у него выражение лица, когда он кладет передо мной кусочки мяса, а потом понимает, что я даже поблагодарить его не в состоянии.
Как я выгляжу в его глазах, что подумают люди вокруг – я была уже не в силах думать обо всем этом.
Ничего уже не имело значения. В голове осталась лишь одна мысль.