Волчица
Шрифт:
– О! А как зовут вашего пса? Скажите мне его имя, чтобы я знал, как назвать его, когда захочу бросить ему кусок пирога, чтобы отвлечь его внимание. Меня не совсем безопасно хватать за горло; я могу укусить и причинить больше вреда вашему доброму псу, чем вы бы желали.
Молодая девушка покраснела было на минуту, но теперь лицо ее снова побледнело.
– У нас нет никакой овчарки; я пошутила. Бабушка моя стара и мы никого не принимаем, и… и… извините меня, господин; мне уже следовало быть дома час тому назад.
– «Ваша бабушка стара», – повторил он, – и вы «никого не принимаете»? Это невозможно! Это неслыханно! Кто же рубит вам дрова? И кто носит воду? Кто же вскапывает ваш садик? Как же вы живете? Как не умрете с голода?
– Господин… уж это наше дело!
– И мое, также, мадемуазель. Я, по всей вероятности, ваш сеньор, и имею право знать.
Молодая девушка начинала не на шутку интересовать молодого графа; он удивлялся, что никогда до сих пор не встречал ее, предполагая не без основания, что она живет на его земле, и решив мысленно, не теряя времени, познакомиться с ней поближе.
Хотя в словах его заключалось почти приказание, почтительный тон, с которым они были сказаны, приятно щекотал самолюбие женщины, сознававшей, что стоит неизмеримо ниже его по положению. Она не раз слегка краснела во время их разговора, но теперь вспыхнула как зарево, отвечая ему.
– Нам помогает наш сосед… Мы не совсем одиноки, господин, и не совсем беззащитны. Он навещает мою бабушку почти каждый день.
– Бабушку! А не вас? Так он, в самом деле, овчарка!
– «Овчарка» шести футов ростом, сеньор, и такой силы, что поднимает целый воз дров, как вязанку хвороста. Да что говорить! Во всем округе нет человека сильнее Пьера. И при этом, такое доброе сердце, что он мухи не обидит… Вот какова наша «овчарка», ваше сиятельство! Другой у нас нет.
– Я знаю его, – отвечал граф, – и думаю узнать со временем еще ближе. Вы говорите о Пьере Легро?
– Да, о Пьере Легро. Что вы знаете о нем? Ничего дурного, я уверена?
– Если он вас интересует, то этого достаточно. Я надеюсь поближе познакомиться с ним. А вы, мадемуазель, надеюсь, не откажете еще раз повидаться со мной? Вы не забудете меня за один день – или за одну неделю?.. Мне бы очень не хотелось исчезнуть из вашей памяти, как растаявший снег. Я сказал вам мое имя, обещайте, что не забудете его.
Он понизил голос и говорил почти шепотом, близко наклоняясь к ней. Она чувствовала себя несколько смущенной, но вместе с тем довольной и польщенной. Однако женский такт подсказал ей обратить слова молодого человека в шутку.
– В нашем лесу не так много графов, в отличие от волков, – сказала она. – Сколько мне помнится, я еще никогда в жизни не говорила ни с одним – и потому, наверное, не забуду вас, по крайней мере, до перемены погоды… Нет, нет, ни шагу дальше. Возьмите ваш кафтан. Наши дороги расходятся здесь, прощайте…
– Прощайте, – повторил он, не выказывая, однако, ни малейшего намерения уходить, – но, по крайней мере, скажите мне на прощанье ваше имя. Как мне называть вас в мыслях, в мечтах?
– Розина, – отвечала она чуть слышно, – этого довольно, надеюсь?
– Розина! Какое прекрасное имя! И как оно идет вам! Итак, Розина, выслушайте меня…
Что хотел сказать граф, и выслушала ли бы его Розина – остается неясным, – ибо в то самое время, когда он снимал свой плащ с хорошеньких плеч Розины, оба услышали чей-то задумчивый голос, и с ними поравнялся худой, бледный, средних лет человек, гладко выбритый, в поношенной рясе, и степенно поздоровался с ними, называя каждого по имени.
– Доброго вечера, ваше сиятельство! Доброго вечера, мадемуазель Розина!
Девушка смущенно поклонилась, между тем как спутник ее снял шляпу и отвесил низкий поклон.
Священник – это был их деревенский кюре – строго посмотрел на обоих. Розина опустила глаза, но граф твердо и без малейшего замешательства выдержал его взгляд.
– Будьте так добры, господин кюре, – сказал он, – проводите эту молодую особу до дому. Я был так счастлив, что вытащил ее в нескольких шагах отсюда из сугроба и довел бы ее до самого дома, если бы не эта удачная встреча. Теперь, мне не остается ничего лучшего, как поручить ее вам и откланяться.
Священнику нечего было возразить, и Монтарба с грациозным поклоном, весело пошел своею дорогой, обернувшись, впрочем, еще раз, чтобы взглянуть на Розину, прежде чем покрытые инеем деревья скроют ее вдали. Розина шла, смиренно опустив глаза, рядом с патером, но, тем не менее, заметила взгляд графа и прекрасно поняла его значение.
– Розина, – начал ее спутник строгим, печальным голосом, – видели вы когда-нибудь раньше графа Монтарба?
– Нет, – отвечала молодая девушка, – иначе я не забыла бы его. А что?
Патер подумал с минуту, шепча что-то про себя, вроде воззвания к небу о помощи. Потом, он посмотрел прямо в лицо Розины, и отвечал просто:
– Потому что, вы хорошая девушка и красивая, а он – дурной и богатый человек. Я – служитель святой церкви и должен относиться снисходительно ко всему свету. Не мне говорить дурно о моем ближнем, а тем более судить его моим слабым разумом; но, Розина, ваша душа поручена мне, точно также как и его душа – и я предостерегаю вас, дитя мое, бегите от этого человека, как бежали бы от зачумленного. Не давайте ему прикоснуться даже к краю вашей одежды… Избегайте его общества, избегайте самого воздуха, которым он дышит!
Патер, простосердечный, восторженный аскет, был один из тех ревностных служителей церкви, которых католицизм считает тысячами в своих рядах. Отец Игнатус – имя, под которым он был известен как в высших сферах Ватикана, так и среди бедных крестьян Рамбуйе и Фонтенбло, – совершил немало миссионерских подвигов, обращая язычников в христианство с опасностью для здоровья и жизни, выполняя с беспрекословной точностью данные ему поручения и служа, как он твердо верил, святому делу, с полным самоотречением и самозабвением. Слепое повиновение, неослабевающее усердие – были двумя столпами его веры. Он готов был с равной охотой, по одному слову своих высших, принять на себя паству из нескольких грубых дровосеков в каком-нибудь заброшенном лесу в провинции, или ехать, не теряя ни минуты, до самой Камчатки или Японии.