Волчица
Шрифт:
– Но ведь банк – не английская игра. Напротив того, этот чудак, как его, Фицджеральд… видел ее здесь в первый раз, что не помешало ему проиграть в первый же вечер две тысячи луи.
– Две тысячи луи и под моей собственной кровлей, под моей, сударыня, понимаете ли вы? Когда я сам запретил азартные игры в Париже и во всех городах Франции!
– Но ведь ты король, друг мой. Кто может требовать у тебя отчета? Самое право запрещать предполагает уже право не подчиняться общему правилу. Поверь мне, если ты не будешь пользоваться своими привилегиями, они вскоре будут забыты, и если ты снова захочешь воспользоваться ими, поднимутся крики о несправедливости
Король глубоко задумался. Лицо его приняло какой-то серый, безжизненный оттенок – как туман, покрывающий фламандские пейзажи – и всегда мало оживленное, получило выражение бессилия и апатии, которое у больного человека считается предвестником смерти. Он просидел несколько минут молча, потом, точно пробудившись от сна. – Пусть будет так, – сказал он. – Отдай нужные приказания, пусть будет, как тебе угодно. Кто знает, долго ли я буду иметь возможность исполнять твои желания. Никто не скажет, что одним из моих последних распоряжений было – противодействовать лучшей, прекраснейшей из жен!.. Королева за минуту перед тем, Mapия-Антуанетта стала теперь только женщиной. Она обвила руками шею своего мужа, и как дитя разразилась рыданиями.
– Радость моя, дорогой мой, – говорила она сквозь рыдания, – мы будем стоять вместе, рука об руку и вместе падем. Ничто, даже самая смерть, не разлучит нас. Но зачем же я говорю о смерти, о падении? Нам нужно только немного благоразумия, твердости и уменья, чтобы жить и победить. Дворянство еще предано нам; буржуа потеряют все с нашим падением, а низшие классы – посмотри, уже приближается весна; с более теплой погодой исчезнут холод и голод, наши и их злейшие враги… Мудрые мероприятия, друг мой, вызванные не страхом, а предусмотрительностью и, прежде всего, твердая рука у кормила даст нам возможность благополучно миновать бурю.
– Если б не наш мальчик, – задумчиво продолжал король, – я бы отказался от престола, и все было бы кончено. Братья мои охотно последовали бы моему примеру. Лишь бы у них был хороший стол, да мягкая постель, да карты и забавы, им ничего больше не нужно… Пусть бы себе выбрали в короли нашего кузена, так как его любят. Сомневаюсь только, чтобы он любил свой народ, как я его люблю, несмотря на все свои уверения и панибратство, и сладкие речи.
– Не говори о нем! Это возмутительно. Ведь он уже надевал красную шапку и выходил на улицы. И это принц царской крови! Человек знатный и по рождению и по воспитанию. Чудовищно! Невероятно!
– Я бы и сам надел красную шапку, – возразил Людовик мягко, – если б это могло принести пользу. Я бы вышел на улицу и охотно отдал бы свою жизнь, если б эта жертва могла сделать народ мой счастливее хотя бы на один день.
– Я знаю, ты не боишься смерти, друг мой. В этом отношении, ты герой, но герой пассивный, не похожий на Роберта Сильного. Тот никогда не созвал бы вновь парламента, раз распустив его… Да, друг мой, и никогда не распустил бы его, не имея у себя за спиной пятидесяти тысяч человек.
– И не снял бы оков со своего народа и не дал бы ему хлеба, и не созвал бы Генеральные штаты, – продолжал Людовик со спокойной улыбкой. – Поверьте, сударыня, политика уступок гораздо более действейная, чем политика ограничений и репрессий. Когда я еду верхом, я не слишком затягиваю поводья, чтобы конь не сбросил меня.
– Но если вы поедете вовсе без поводьев, что тогда?
Разбитый в доводах, человек склонен искать спасения в упорстве.
– Довольно, сударыня, – отвечал
– Я буду молиться день и ночь, чтоб Господь просветил ум их, – сказала королева. – Представители Франции должны же состоять из лучших и умнейших людей страны. Их советы должны вывести нас из наших затруднений, если только ими не будет управлять чувство страха. Им бы следовало собраться в провинции миль за пятьдесят или шестьдесят отсюда, чтобы революционные крики и сборища не могли иметь на них влияния. Где бы приказали собраться им, ваше величество?
– В Версале, – отвечал Людовик, – это удобнее для весенней охоты.
Mapия-Антуанетта склонила голову в знак согласия, хотя вся кровь похолодела в ее жилах. Неумолимая грозная судьба, казалось, все сильнее накладывала на нее свою руку.
Глава одиннадцатая
Тем не менее, карточный стол был приготовлен в этот вечер. Судя по внутреннему виду Версаля, трудно было поверить, что стране угрожает банкротство, что дворянство разорено и трон близок к падению. Высшие чины придворного штата, веселые, пышные и добродушные, являлись ко двору, как и во времена Людовика XIV. Дамы по-прежнему жеманились и улыбались, шурша шелками и кружевами, сияя драгоценными каменьями. Даже пажи, прислуживавшие гостям, даже лакеи, выкрикивавшие их имена, блистали золотом и позументами. Горсть часовых, принадлежащих королевскому двору, разбросанных там и сям по лестницам и галереям, да небольшой караул швейцарских гвардейцев на дворе – вот и все приготовления к защите, все меры предосторожности, принятые для безопасности королевской семьи, а между тем, в каких-нибудь четырех милях оттуда, беcпокойнейшая чернь в Европе ждала только сигнала, чтобы восстать против своего короля!
– Как он глуп, этот добряк! – подумал Монтарба, высокомерно оглядывая ряды ветеранов, явившихся приветствовать своего государя. – Неужели у него нет даже чувства самосохранения, свойственного самым низшим животным, что он оставляет себя беззащитным в такую минуту? Тут едва можно набрать по тревоге пятьсот человек, между тем, как Сантерру стоит только поднять палец, чтобы наводнить дворец десятью тысячами! И это может случиться гораздо скорее, чем все мы ожидаем… Однако мне пора подумать о собственных делах.
Только после долгих размышлений и совещаний с Леони, граф Арнольд решился, спрятав свое самолюбие в карман, явиться на придворный прием и предстать перед оскорбленной им королевой. Его титул, от которого он, по его словам, так желал бы избавиться, давал ему право являться ко двору, несмотря ни на какую немилость к нему королевской четы, исключая открытого изгнания. К тому же, на эти „игорные вечера", как они назывались, „все прилично одетые" допускались по простой рекомендации служащих и могли свободно ставить свои деньги на карты принцев и принцесс, хотя этикет и запрещал лицам незнатного происхождения садиться за карточный стол. Мало того, в последнее время стал чувствоваться большой недостаток в игроках, достаточно смелых и богатых, чтобы держать банк. Некоторые из общества, как например граф д\'Артуа и мистер Фицджеральд ставили такие большие куши, что немногие из частных лиц имели возможность отвечать на них. Как метко заметил наш ирландец «Богатый не имел средств проигрывать, а бедный – выигрывать!» Однажды дошло даже до того, что профессиональные игроки были нарочно привезены из Парижа, чтобы руководить игрой под королевским кровом!