Волчица
Шрифт:
– Ба! Таких много там, откуда он пришел. Да я и сама предводитель не хуже его! Так австриячка – дурная женщина? Да, от этих немцев трудно ожидать хорошего. Но не в том дело. Вы не сказали мне еще, кто так приворожил ее. Должно быть, есть в нем что-нибудь, коли так! Я так скажу – эти аристократы готовы на все, дурное ли хорошее ли!
Холодные глаза Волчицы заблестели, и лицо покрылось легким румянцем.
– Кто? – повторила она, – граф Арнольд де Монтарба. У королевы недурной вкус.
– Тоже ведь наша сестра! – воскликнула торговка, так громко, ударив одну ладонь о другую, что Розина невольно вздрогнула у себя наверху, отшатнувшись от щели, в которую она слушала. – Патриот! Якобинец! Санкюлот в шелковых чулках и чистых манжетах! Ах, негодный! как ему везет,
– Удивляюсь, что ангел избрал себе такое место отдохновения, – насмешливо проговорила Волчица, находя разговор этот далеко не по вкусу себе. – Если гражданину Монтарба понадобится жена, он, наверное, не станет искать ее на рыбном рынке. Ваш ангел, тетушка, наверное, падший.
– Что вы! Она совсем не похожа ни на вас, ни на меня, – отвечала торговка; – оттого я и думаю, что она сошла с неба. Ах, бедняжка, как она дрожала, когда началась пальба! Я все держалась ближе к ней, стараясь защищать ее своими плечищами, но потом нас разделили, когда началась паника. Она казалась слишком слабой, чтобы выдержать напор толпы… Однако я протискалась к ней силой, и нашла ее на мостовой, бледненькую, измятую, как… как лилию, сударыня, раздавленную садовым катком. Я взяла ее на плечи и принесла сюда, потому что ее мужчина – большой, сильный негодяй – покинул ее. И первое слово, что она произнесла, когда пришла в себя, было Пьер…
– Пьер?! – воскликнула Леони. – Слава Богу, это Розина!
– Так вы знаете ее? Должно быть, это она и есть. Она так и смотрит, как будто ее зовут Розиной!
Леони не отвечала; слишком много мыслей толпилось в ее голове. Первое чувство ее, выразившееся, по старой привычке, в благодарении Небу, от которого она давно отреклась уже, – было чувство облегчения и радости, что ни в чем неповинная молодая девушка – хотя и соперница ее – не сделалась жертвой ее уловки спастись самой. Но это лучшее чувство было вскоре заглушено ревностью, любящей женщины, когда Леони вспомнила, что Розина, лишенная своего естественного покровителя и заключенная в доме тетушки Буфлон с нескрываемой целью быть отданной во власть Монтарба, лучше умерла бы во сто раз, чем воскресла в такую минуту.
Инстинкт, который все мы стараемся заглушить, но который никогда не дремлет и никогда не обманывает, говорил ей, что нить, связывающая ее с этим человеком, так горячо любимым ею, наперекор здравому рассудку, опыту и твердости характера, что нить эта очень тонка. Она порвется от малейшего напряжения и одна улыбка более красивого, или даже более нового лица, может во всякую минуту разрушить все здание, которое она с таким трудом воздвигала на слишком зыбкой почве.
Он, наверное, забыл бы Розину, если бы не эта неприятная случайность. Теперь, прежняя фантазия возгорится с новой силой, как это всегда бывает с такими непостоянными натурами. Он способен покинуть женщину, все счастье которой зависит от его расположения, и перенести на другую свои изменчивые чувства, ради которых гордая, честолюбивая Волчица готова была без сожаления пожертвовать и гордостью и честолюбием.
Как могла она любить такого человека? Отчего она любила его именно за его непостоянство и бессердечие?
Оттого, что есть два могущественных двигателя: Эрос – и Антерос; златокудрый купидон и его гадкий черноволосый братишка. Есть любовь возвышающая и любовь унижающая, и трудно решить, которая из двух сильнее.
– Так вы ожидаете Монтарба сегодня? – сказала Леони, ломая себе голову, как бы не допустить его встречи с Розиной, но в то же время, говоря тем ровным, спокойным голосом, которому она обязана была большей частью своего влияния на менее сдержанные натуры.
– С минуты на минуту, – отвечала Красная Шапка, подходя к входным дверям. –
Находчивость редко покидает женщину; к тому же, есть такие близкие каждому женскому сердцу предметы, как наряды, истерика или материнская забота о детях, в которых одна женщина всегда найдет отголосок и сочувствие в другой. Леони подбежала к зеркалу, которое не раз отражало в себе грубые, испитые лица посетителей рыбного квартала, и отвернулась от него с легким криком ужаса.
– Я не могу показаться ему так на глаза! – воскликнула она. – Видели вы когда-нибудь такую физиономию? Не могу ли я сбегать наверх, тетушка, и поправить там волосы? Ведь я точно в сене валялась. Я не могу никому показаться в таком виде.
– Бегите, бегите, моя милая, – отвечала старуха, для которой подобное соображение все еще сохраняло ту же силу, как и тридцать лет тому назад. – Как войдете на лестницу – прямо. Ключ торчит в дверях. Можете там поправиться и тогда приходите вниз; только не разбудите мою красавицу. Ах! И я была молода когда-то… В мое время нравились смуглые женщины. Тогда не стали бы и смотреть на такое бледное, белое лицо как ваше!
Едва успела Розина снова лечь на кровать и притвориться спящей, как Леони неслышными шагами уже входила в комнату.
Глава девятнадцатая
Если бы тетушка Буфлон была моложе, она сама, как ей казалось, влюбилась бы в этого красавчика графа, весело и развязно вошедшего к ней в лавку, под руку с Головорезом. Монтарба был из тех людей, глядя на которых, кажется, что костюм в данную минуту идет ему больше всего.
Снисходя к предрассудкам своих новых друзей, Монтарба отказался от пудры, и окаймленное темными кудрями, его правильное, овальное лицо казалось еще красивее. Синий кафтан, с позолоченными пуговицами, белый жилет, плотно прилегающие нанковые панталоны и высокие сапоги с отворотами, спущенные на ногу большими складками, выставляли еще более симметричность его стройной фигуры. Когда он снял свою высокую шляпу с той утонченной вежливостью, которую никакая революция не может уничтожить во французском народе, тетушка Буфлон довольно непоследовательно созналась себе, что нет ничего изящнее аристократического происхождения. Стоя рядом с Головорезом, который старался копировать его в костюме и манерах, Монтарба смотрелся как трость возле дубины, как чистокровная лошадь рядом с водовозной клячей.
Монтарба, точно также как и спутник его, только что говорил речь у якобинцев, и потому оба не прочь были промочить себе горло водкой тетушки Буфлон. И старуха, вторя им с тем усердием, которого, по ее мнению, требовали законы гостеприимства, становилась с каждым глотком общительнее, а речь ее – бессвязнее.
Она, казалось, вовсе забыла о Леони и о замышляемом предприятии, для которого обещала собрать войско амазонок. Она совершенно игнорировала присутствие Головореза и сидела за прилавком, щурясь на Монтарба и бессвязно рассказывая про ангела, которого она поймала для того, чтобы граф женился на нем, не откладывая долго. Можно, на будущей неделе… или завтра… а отчего ж и не сегодня вечером? Они могут остаться жить здесь, в этих самых комнатах. Тетушка Красная Шапка будет вести им хозяйство; они будут ее детьми и унаследуют ее торговлю, когда она умрет. Это очень выгодное дело. Уж она не из таких, чтобы дать маху.
Монтарба, прихлебывая водку небольшими глотками, слушал довольно внимательно; сначала забавляясь бреднями старухи, потом заинтересовываясь не на шутку, по мере того как она распространялась о красоте своей таинственной гостьи.
– Ступайте-ка, взгляните на нее, гражданин, – проговорила старуха, с трудом выговаривая слова и стараясь найти себе точку опоры на прилавке. – Вот вам ключ, он у меня в кармане… Нет, я оставила его в замке… Все равно. Она спит теперь. Ах, негодяй! Она – спящая красавица и спит сто лет, а ты – красивый принц, который должен разбудить ее! Да! Только принц республиканский. Мосье Арман, виновата, гражданин Coupe-tete, за ваше здоровье! Выпейте еще раз господа. За революцию, и за дело свободы… по всему свету!