Волчий Сват
Шрифт:
– Ну хватит выхрениваться!
И деловито, как будто в соседней комнате не было Сабины Эрастовны, начала его телешить.
Когда он остался в одних подштанниках, Мальвина подвела его к койке, что была отгорожена цветастой занавеской, и скорохвато поснимала с себя все, что подразумевало одетость. И, перед тем, как лечь рядом с ним, отвернувшись, сделала какое-то тайнодвижение. Рассматривая что-то, она буркнула: «Как все не вовремя!», и начала одеваться.
Клюха затравленно сидел в углу постели.
Он все еще переживал сам процесс его телешения. Потому как руки у Мальвины были не только сверхчувствительные, но и поразительно ласковые. Они демонстрировали такую гибкость, что порою
Был ли Колька готов к чему-то другому, что должно произойти в следующий момент и не случилось по ему непонятной причине, он не знал. Ему нравилась вот эта, доводящая душу до замирания, власть над собой, когда не хочется сопротивляться и строптивиться, но вместе с тем чувствовать, что не сдаешься на милость пошлой похоти с неотъемлемой от тела пакостностью. Он еще не знал, на что способен изощреннейший эгоизм, когда он выйдет из решительного обуздания, и потому млело переживал процесс обратный тому, что должен был совершиться с обреченной неотвратимостью.
– А теперь – уходи! – сказала она, заметив, что он оделся.
2
Наверно, Клюха напитался тем незнакомым запахом, что царил в сенцах у Накось-Выкусь, потому как Витяка Внук, к кому он завернул, чтобы не плестись к тетке, спросил:
– Тебя чего, в одеколоне, что ли, купали?
Отбуркнувшись на этот его вопрос, Клюха поинтересовался:
– А завтра лекции не будет?
– Ишь, чего захотел! – завеселел Внук. – Думаешь, каждый день у тебя немая будет гузыки с ширинки скусывать?
У Клюхи – в два надлома – отвалилась челюсть. Однако он не стал давить наивняка, вопрошая: «Откуда ты знаешь?», а сделал вид, что ничего этого не слышал.
– Или ты, – продолжал подначивать Витяка, – собираешься поучиться у лектора, как слово «революция» нараспев произносить?
И вдруг Клюха сказал то, чего Внук от него не ожидал.
– Я бы устрял с ними, чтобы до города доехать. Ведь это их автобус там стоял?
– А чего это тебя в губернию-то потянуло? – на манер деда Протаса поинтересовался Внук.
Клюха – впрямую – не хотел говорить, что собрался убежать из дома, а намек сделал:
– Дядьку на шахте проведать надо.
Внук приморщил нос точно так, как это делал, когда, вызванный на уроке к доске, решительно не знал, что от него требует учитель, но сказал с солидностью пожившего умудренца:
– Но ведь в Сталинграде, насколько мы учили, подземного промысла не ведется.
У Клюхи нетерпеливой морщью свело щеку.
– Да шахта вовсе не там, а в Макеевке… – он сделал небольшую спотычку и добавил: – Или в Горловке. Из Сталинграда поезда туда ходят.
– Ты не смеши квашню, а то за порог уйдет! – опять – по-взрослому – остановил его Внук. – Во-первых, из школы кто тебя отпускал?
Он выдержал паузу, которую Клюха чуть подпортил длинным – многоступенчатым – вздохом.
– А во-вторых, о своих-то ты подумал? Ведь они все копыта пообломают, тебя ища.
Клюха снова, правда, на этот раз односложно, вздохнул.
– Поэтому, – торжественно заключил Внук, довольный, что так запросто лишил самоуверенности друга, – «колись по-доброму», расскажи, за чего ты фырком исходишь?
Но Клюха не мог, точнее, не имел права пускать в душу червяка чужой любопыти. Ведь тот там все истрюхлявит, что под челюсти попадется. Ну как Колька, скажем, мог говорить о том же Бельмаке, когда Витяка наверняка произнес бы: «Ну и чего ты о нем жалкуешь, не люди, так волки бы сожрали. А потом, что за жизнь, когда ты не видишь, как трава растет и деревья листвой
А вот уже той тонкости, что Клюха его жалел и что Бельмак был его тайной, которая завязалась между ним и матерью, Внук сроду не поймет, потому как ум у него, хотя и не такой корявый, как у остальных, но и не настолько изящный и эластичный, что ли, чтобы вовремя сделать поворот в самом неожиданном направлении.
Потому Клюха решил не посвящать Витяку и в другую подробность, которая разъела его терпение. Ибо не понять ему и того состояния, которое испытываешь, видя своих родителей шутами перед теми, кто, в сущности, если отличаются от них, то только тем, что над их судьбой не пегий, а буланый бык хвостом помахал. Выдрючивался бы, скажем, так же, как эти, что приезжали на заимку, тот же Евгений Константинович, Клюха бы с радостью воспринял бы это как должное, потому как умница, настоящий остряк и, главное, без претензий. Тому не надо зайца привязывать или того же лося подранивать, чтобы его потом высокий начальник добил. А ведь так уже не раз было.
Правда, отношения к начальству у Клюхи менялись в зависимости от собственного настроения, при котором он осмысливал увиденное, прежде чем списать его в пережитое. Скажем, Бугураева он не взлюбил с самого первого раза. И, может, больше оттого, что тот высигнул, ежели попробовать употребить поговорку, «из грязи да в князи». И Клюха доподлинно помнит тот момент, который стал переломным в судьбе Мартына Селиваныча, тогда еще просто званного совсем по-кошачьи, Мартиком и работающего в райкоме партии холуйком по части достать-раздобыть. И вот как-то приехало на кордон, как и на этот раз, высокое начальство. В каких оно рангах пребывало, Колька до сих пор не знает, но Верятина среди его не было, это точно. Хотя и ходил тот мужик такой же корячной походкой и, словно огораживая свою пузатость от чьего-либо прикосновения, тыкал пальцем в каждого, кто попадался на пути. Охлобыстин в ту пору тоже почему-то не присутствовал, хотя до этого приезжал, в сопровождении Когочкина и отца долго бродил по окрестьям и уехал, даже – по обыкновению – не выпив и не закусив. А первым секретарем в районе тогда работал тихий такой человек по фамилии Клюбин. И, как впоследствии понял Клюха из разговоров взрослых, погорел из-за того, что попробовал оправдать свое прозвание – потихоньку прилобунился к Любе Падалкиной, что буфетчицей в чайной работала. Было у них там чего серьезного или не было, никто не знает, только жена Клюбина, кстати, первая Клюхина учительница Ираида Ксенофонтовна, малость подсуетясь по чьей-то надоумке, застукала супруга со своей полюбовницей, когда они целовались. Хай та подняла конечно же неинтеллигентный, а прямо скажем, обыкновенно бабский, потому и стало все известно всем и каждому. И вскоре Клюбин был переведен в другой район. И тоже первым секретарем. На что случившийся на тот час у них Евгений Константиныч сказал:
– Там, говорят, ни одной Любки не проживает. Не к кому будет себя прислонить. А вот Иванов, хоть пруд пруди.
Так он намекал, что Ираиде Ксенофонтовне, а она по девичьей фамилии была Ивановой, будет с кем отплатить своему неверному супружнику.
Тонкий юморист Томилин. Потому Клюха с радостью ждет его приезда. Он и на начальство сроду не похож. Заявляется всегда без свиты. Иногда, правда, агроном районный его сопровождает. Но это больше для того, чтобы шкаликом рот побаловать. А по этой части он не промах. И вот попьют они, причем Томилиным привезенное. Сроду тот к чужой водке не прикасался. Поедят, что под руку попало. Поорут песни. Поозоруют – кто с Мухтаром, кто с Клюхой и – «По коням, чтобы завтра было, как ноне»! Эту присказку говорит Евгений Константинович.