Волчонок на псарне
Шрифт:
Тьфу ты! И живет же такое! Зарги его давно бы уже дипродам скормили, а эти терпят зачем-то. Дядька слез с осла, отдернул то ли платье, то ли подпоясанную рубаху до пят, схватил его за поводья, потянул, но животина уперлась и отказывалась ступать на мост. Хозяин и бил осла хворостиной, и гладил, и тянул, и упрашивал, но не мог сдвинуть с места.
Откуда-то я знала, что осел боится моста, точнее - речки. Если бы я вела его, то... А ведь так можно попасть за стену! Вприпрыжку я подбежала к длинноносому, который уже собрался тащить тюки на горбу, и проговорила:
– Дядь,
– Давай я проведу тебе осла... Туда. А ты проведешь меня, а то мне надо, а не пускают.
Дядька ухмыльнулся, выпрямился, подбоченился, глядя на меня сверху вниз. Худой, темноволосый и кареглазый, почти как зарг, только очень уж длинный, лицо тоже длинное, загорелое.
– Ты уверен, что он тебя послушает?
Надо же! Дядька принял меня за мальчика! Ну и ладно, не стану говорить ему правду. Теперь понятно, почему девчонка так на меня смотрела, я приглянулась ей как мальчишка. Улыбнувшись, я подошла к ослу, положила руку ему на голову. Оседлав его, я закрыла ему глаза ладонями:
– Веди, теперь он пойдет.
Сначала дядька не поверил, потянул осла за поводья, и он пошел. Дядька зашевелил бровями, не веря глазам своим, и проговорил:
– Как тебе это удалось, ты колдун? Если эта скотина упиралась, никому не удавалось заставить его идти, пока он сам не захочет.
– Если бы я был колдуном, то уже попал бы в город, - ответила я, надо не забыть, что мягкотелые считают меня мальчишкой.
– Колдуны бывают разные, - важно ответил дядька.
– Не всем дано повелевать огнем и ветром.
– Меня просто любят звери, - улыбнулась я, прижимаясь к ослу и продолжая держать его глаза закрытыми.
Дядька поздоровался со стерегущими, сказал, что едет в город за вином на свадьбу, открыл тюки, достал пустые баклаги, и его пропустили, на меня не обратили внимания, словно я была частью осла. Ура! Можно выдыхать! Я убрала ладони с глаз осла, слезла, и он продолжил идти.
– Где твои родители? Почему ты один в такое опасное время?
Фло рассказывала, что родителями у мягкотелых называются мужчина и женщина, которые тебя родили. У них ребенок принадлежал этим двоим, у нас - всей семье. Кто родил именно меня, я не знала.
– Умерли, - не стала врать я.
– Мы с братом идем к другим нашим, они далеко. Еды надо и кое-чего еще. У меня есть нож, попробую обменять. Вот, - я достала из-за пояса нож, протянула дядьке.
– Можешь себе взять, но мне нужен сыр, мясо, штука, чтоб огонь развести, - я принялась загибать пальцы, поглядывая на нового знакомого.
Его глаза блеснули, он провел пальцем по лезвию, причмокнул:
– Это нож заргов. Очень хорошая работа, дорогой. Откуда он у тебя?
И опять я сказала правду:
– От родителей. Ну что, берешь?
– Пожалуй, да, - оглядевшись, будто чего украл, длинноносый сунул нож в лохматую сумку, переброшенную через плечо.
– Почему ты не продашь его?
Этот вопрос застиг меня врасплох, я потупилась и прошептала:
– Не знаю как. Я раньше не бывал в местах, где так много людей, и этих... денег у меня не было никогда.
– Эх, да ты дикий совсем, и обмануть тебя просто,
Хороший дядька попался, не врет - я вранье сразу чую. А ведь он - тоже мягкотелый, и когда придут наши, они его убьют. И вон тех теток с птицами в клетке. И двух светловолосых мальчишек, корчащих друг другу рожи...
Нельзя их жалеть, они вырезали всех, не пожалели даже наших малышей. Они не вполне люди, и по одному ничего не значат. Особенно бесполезны их женщины. Писклявые ходячие мешки.
– Эй, мальчик, не отставай!
Оглушенная шумом и пестротой нарядов, я стояла, разинув рот. Сколько их здесь, на поляне, окруженной каменными шатрами! Кто стоит, кто сидит, одни выставили лепешки, другие - сыр, какие-то баклаги, мясо вяленое, соленое, копченое...
Живот взвыл голодным зверем, я стиснула зубы и рванула за дядькой. Запах мяса преследовал, изводил меня, и рот наполнялся слюной. Еда готовилась в огромных казанах, на вертелах, на плоских железных блинах.
Все мягкотелые орали, хвалили свою еду, зазывали меня и смотрели так жадно, будто еда - это я. Мяса бы! Хоть пригоревший кусочек! Или лепешку. Вон, воробьи таскают грязный кусок... Воровато оглядевшись, я пошла дальше - нехорошо грязную еду поднимать.
Голова кружилась от шума, круговерти и обилия горластых людей. Я уже не различала лиц. Они слились в одну красную рожу с раскрытым ртом. Нельзя упускать дядьку - у него мой нож, он мне еды должен. Где же он? Я завертела головой, стоя возле тощей девчонки. Она принесла грибы и положила на серый платок у ног. Чуть дальше взрослый мальчик в жилете, как у меня, продавал кожаные штуки для коней.
– С дороги, щенок!
– крикнул пузатый краснощекий стражник, и я шарахнулась к домам, туда, куда пошел дядька, но его и след простыл.
Не надо было отдавать ему нож! Найду, убью. Но это потом, сейчас надо как-то поменять оставшийся нож на еду. Живот отозвался бульканьем, ему понравилась моя мысль. Положить нож на землю, как та девочка - грибы? А дальше что?
Возле домов тоже торговали на земле, я села на корточки, опершись спиной на стену, и решила понаблюдать за мягкотелыми, а потом сделать так же. Рядом призывно захохотала женщина, я аж вздрогнула, повернула голову и обомлела. Такого я еще не видела, не тетка, а цветок. Яркий алый цветок. Волосы у нее желтые, локонами, глаза зеленые, как у меня, кожа бледная, губы - алые. Но самое удивительное - алое платье, пышное, как фазаний хвост, яркое, аж глаза болят. А еще - блестящие штуки на шее и груди, большой, выпирающей из-под платья. И браслеты на руках... А ведь красиво!
Тетка заметила, что я ее рассматриваю, повернула голову, уставилась на меня, вскинула бровь и толкнула локтем в бок вторую тетку в синем платье.
– Ты посмотри, какая смена подрастает.
Вторая, с коричневыми волосами, тоже уставилась, усмехнулась:
– Чего таращишься, щенок?
– она качнула плечами, и грудь в вырезе колыхнулась.
– Нравится? Гони монету, и можешь потрогать.
И эти решили, что я мальчик. Оскалившись, я вскочила и попятилась, выхватила нож на всякий случай.