Волчья каторга
Шрифт:
Но и у них разговоры о воле — первейшая тема. Потому как — мечта…
— Знавал я одного мальца, — начал как-то вечером Дед, когда все улеглись. — Так он пошел однажды в нужник, снял в нем перепиленные заранее ножные браслеты, пролез в щель, в какую разве что кошка только проскочить могла, что вела в темнушку рядышную, где метлы да параши стояли, и со второго этажа по водосточной трубе спустился во двор. Потом по водосточной же трубе сарая поднялся на крышу сарая, с сарая перепрыгнул на стену, что окружала острог, со стены прыгнул на соседний через улицу дом и ушел бы, если б не стражники, кинувшиеся за ним в погоню. Потом, когда он следователю рассказывал, как бежал, ему никто не поверил. Тогда решили провести следственный эксперимент. Он все это снова в точности проделал и снова едва не ушел таким же вот макаром…
— А вот я слышал случай, — послышался с соседних нар голос Бессараба, — что сидели
6
Подлет — побег (жарг.).
7
Стремить — здесь: приглядывать (жарг.).
8
Шухер — здесь: тревога (жарг.).
9
Решето — оконная решетка (жарг.).
— Я тоже про этот винт [10] слышал, — встрял обычно молчаливый Сявый. — Только это не в Омском остроге было, а в Тюменском…
— Это еще что, — послышался голос Хвоста, который тоже не спал. — В том же Омском остроге один варнак все время у дырки [11] сидел, что-то высматривая. Его дырка аккурат на улицу выходила. Однажды выждал-таки: прямо под дыркой корова какая-то наладилась ссать. Ну, он возьми, да и прыгни в дырку-то, поскольку решето давно подпилено было. Все точно рассчитал, угодил прямо на корову. Корова с испугу так понесла, что никто за нею угнаться не мог. Так и свинтил…
10
Винт — побег (жарг.).
11
Дырка — окно (жарг.).
— Да-а, — протянул Дед. — Голь на выдумку хитра… Были такие умельцы, что решето не змейкой [12] — перочинным ножиком перепиливали. Подкопы годами делали, землицу из камеры по щепотке в оконце выбрасывая, дабы незаметно было…
— Не, — послышался голос Бессараба. — В однеху свинтить трудно. Артелью — куда как лучше.
— Это да, — вздохнул Хвост. — Только вот куда бежать-то? Ведь споймают легавые…
— Винтить — дело не хитрое, — продолжал поучать Дед Георгия. — Добраться до места нужного — вот задача… Ведь в погоню за беглыми тьма народу посылается: солдаты, конные и пешие, стражники да всякие охочие люди. Еще буряты, будь они неладны. Эти самые опасные. Лес знают, дороги варнацкие тоже ведают. Стерегут беглых, сволочи. Ведь у беглого есть чем поживиться: одежда, пропитание, деньги. Для них все это — немалая добыча…
12
Змейка — тонкая стальная пилка (жарг.).
У Деда и Сухорукова имелся свой схрон. Хоть и была Зарентуйская каторжная тюрьма каменной, да имелись такие нычки — днем с огнем не сыщешь. Но старший надзиратель Гольденберг сыскал. Нюх у него был псиный. Или, может, нашептал ему кто. Хотя нет, нашептать не могли, поскольку, коль об этом узнается, стукачу — каюк. Крышка. Удавят ночью. Или глыба в штольне обвалится. Или потраву в еду или питье подсыплют…
А дело к зиме уже было, полгода прошло, как Дед с Георгием готовились. В котомочке, что в схроне лежала, сухарики имелись, мясцо сушеное, пара змеек, коими перед самым побегом дужку кандального замка перепилить, равно как малую нужду справить, спички, курево, водка. По поздней весне или раннему лету можно было уже и «ноги делать».
Ан, нет…
Устроил этот Гольденберг в казарме шмон, нашел нычку. И как он кирпичик этот углядел в ряду совершенно одинаковых — тайна, лишь одному ему известная. А только стукнул он костяшками пальцев по нему, и стук получился не глухой, а звонкий. Поддел он едва выступающий кирпич концом шашки — тот и вывалился. А за ним еще один, и в результате — дыра, поскольку в стене щебенка осела, и пустота образовалась. Сунул Гольденберг руку в пустоту и вынул ее уже с двумя котомками…
— Чье? — зловеще спросил он, потрясая котомками перед носом колодников.
Казарма молчала.
— Чье? — посмотрел он на старосту так остро, что тот, не выдержав, отвел глаза. — Бежать удумали! На волю захотели! Сало жрать да баб обжимать. Ничего, я вам устрою волю вольную…
На следующий день побудка была не в шесть утра, а в пять. И на второй день, и на третий. Гольденберг самолично приходил в провинившуюся казарму, осматривал при проверке каждого колодника, проверял оковы на ногах, крепость замков и дужек: не подпилены ли.
Ни о какой карточной игре или зерни по вечерам не могло быть и речи, стой на стреме или не стой — все одно надзиратели застукают и отнимут: так распорядился старший надзиратель Гольденберг.
Водки и табаку — ни-ни. Ну, а уж чтобы баловство какое, бабу, к примеру, привести из хлебопекарни или кухни, что располагались на первом этаже тюрьмы, так ни за какие деньги! Надзиратели и рады бы заработать «зелененькую» или «синенькую» за устроительство случки, да Гольденберг был зорок, как орел степной: про все прознает, все увидит и как стервятник камнем на жертву кинется и одолеет. Третьего дня, сказывают, Степка Хлыщ за бабу на один час надзирателю Вахрушеву целый червонец сулил, так не взял Вахрушев этот червонец. Говорит, ежели Гольденберг узнает про то, тогда его, Вахрушева, мало что со службы с волчьим билетом погонят и после уже никуда не возьмут во всей Российской империи, так еще и из годового жалованья более половины вычтут, а могут и все жалованье отобрать. Так что, говорит, ни за червонец, ни за два или даже за пять червонцев он ни бабу в казарму не приведет, ни штоф или даже полуштоф водки в тюрьму не принесет, ибо Гольденберг о том все равно прознает и начальнику тюрьмы доложит. Словом, осточертел этот старший надзиратель Гольденберг не только всем бродягам да колодникам, а и надзирателям со сторожами и конвойными. Ибо жизнь без всякого просвету и без единого удовольствия уже не каторга, а самый настоящий ад…
— Надо что-то делать с этой немецкою овчаркою, — сказал однажды Георгию Дед, имея в виду под «овчаркою» старшего тюремного надзирателя. — Иначе мы либо до морковкиного заговенья станем тут на нарах блох давить, либо дожидаться будем, покуда этот Гольденберг сдохнет. А он еще, падла, четверть века прожить может. Здоров, как сохатый!
— И что делать? — как-то безнадежно спросил Жора.
— Не киснуть, это определенно, — сердито посмотрел на Полянского Дед. — Из всякого положения, паря, какой-никакой, да выход имеется…
Этим же вечером Дед, как честный бродяга, напросился на аудиенцию к Казаку, общему старосте, которого бывалые бродяги звали, в отличие от смотрителя тюрьмы, смотрящим, и был принят. Гутарили они долго. После чего Дед вернулся повеселевший:
— Дранку [13] в общую артельную казну, по полтине за каждый день карцера Степке Хлыщу и хруст [14] Циркачу за кунштюк.
Георгий хоть и не все понял, но согласно кивнул.
— Ну, вот и славно, — констатировал Дед. — Смотрящий вскорости славную комедию устроит…
13
Дранка — три рубля (жарг.).
14
Хруст — серебряный рубль (жарг.).