Волгарь
Шрифт:
Но не был бы Стенька собой, ежели не придумал бы скорейше хитрость: он поклонился правителю Будар-хану с просьбой принять под благодатную шахскую руку казаков, что бежали от московского притеснения. Соловьем разливался хитрый атаман, спасая своих казаков от напрасной гибели, просил позволенья отправить послов шаху. И всего, что хотел, сумел добиться Разин от Будар-хана, который имел в этом деле свой интерес.
На восходе следующего дня ускакал Стенькин есаул с двумя казаками, получив от атамана прилюдное напутствие: бить, де, челом шаху, да просить землицы у него для вечного поселения.
Да только Разинское посольство имело двойное дно: следом за есаулом тайно ехали Ефим и Григорий, которые имели атаманский тайный наказ держать глаза и уши открытыми, да на ус мотать, каковы укрепления у персидских городов, да сколько в них войска. Должны были казаки вызнать все, что можно, а потом доставить те сведения атаману.
Ефима Разин избрал за верность и удачливость, а Григорий был за толмача, потому как в полоне язык поневоле выучил и изъяснялся на фарси, как на родном.
ГЛАВА 8
...Долог путь до Исфагани, столицы персидского шаха Аббаса II, но под охраной персов легко добралась туда Разинская станица. Да и у Ефима с Григорием великих трудностей в дороге не приключилось: выручало их знание бывшим рабом языка и обычаев да умение пускать в ход саблю.
Поначалу Ефиму дивно все казалось: и речи странные, непонятные, и мраморные дворцы, утопающие в зелени садов, и кривые глухие улочки, на которые не выходило ни одного окна, и инакие одежды персиян, особенно закутанные до глаз женщины. Более всего поразили его верблюды: казак даже перекрестился с испугу! Потом пообвыкся, притерпелся, стал учиться у Григория языку, который давался Ефиму весьма легко. Вскоре он уже сам вполне мог объясниться с хозяином караван-сарая.
Денег у друзей было достаточно: атаман позаботился об этом заранее; и они беспрепятственно бродили по любому городу, а после того как удумал Ефим переодеться в персидское платье, и вовсе просто стало. Прожаренные до черноты солнцем, казаки вполне сходили за персов, в коих и так кровей было намешено со всего света: правоверные не считали грехом жениться на чужеземках. Да и от наложниц детей всегда признавали. Так что два лазутчика спокойно ходили, обрядившись купцами, везде, где им вздумается.
Лишь раз один пришлось им пускать в ход сабли, когда на подходах к Исфагани прибились они к каравану, порешив, что так спокойнее ехать. Тут-то и подстерегло казаков испытание: караван решили пограбить разбойники. Не занимать было им храбрости, двоих уложили Ефим и Григорий меткими выстрелами из пистолета, а потом выхватили сабли и, подражая крикам самих персов, налетели на татей, как две черных молнии. Не долгой была сабельная потеха, пришлось разбойникам уносить ноги, а караван-баши долго благодарил Аллаха, что послал ему таких спутников, кои «воистину великие витязи, подобные ангелам смерти».
Но караван-баши не только словесный мед источал долго и пространно, когда казаки отказались принять от него деньги, он предложил двум молодым начинающим купцам, как он думал, остановиться в своем доме. Ох, знать бы несчастному Кадыр-бею заранее, какие это купцы, не то, что в дом звать, гнать в три шеи бы велел! Но, как известно, пути Господни неисповедимы, а потому все пошло так, как было предначертано.
А мнимым купцам только на руку было восточное гостеприимство Кадыр-бея: для приличия они поотказывались, но караван-баши слушать ничего не пожелал и настаивал, чтобы спасители его жизни, чести и товаров поселились в его просторном доме.
Григорий, когда пришло время отвечать на расспросы благодарного предводителя каравана, придумал им мусульманские имена да байку сложил вполне складную. Мол, они сыновья достойного и известного в своем городе ювелира Карим-эфенди, но склонности к отцовскому ремеслу, к великому огорчению родителя, не обнаружилось ни у старшего, ни у младшего. Потому, когда Аллах призвал к себе отца, дети решили затеять совместное торговое дело, а сейчас путешествуют, присматриваясь к тому, где и как идет торговля и что принесет им наибольшую выгоду. Сам Григорий назвался Гасаном, а то, что брат его Фируз говорит чудно, объяснил тем, что матерью младшего брата была русская наложница, которая жила в загородном имении богатого ювелира и с сыном более говорила на родном языке, чем на чужеземном для нее фарси.
Кадыр-бей, человек в общем-то осторожный, проглотил Григорьевы байки не поморщившись. Видимо, крепко удачлив был Ефим, потому жили они в доме караван-баши безо всякого запрета. Хозяин их даже оказал им великую почесть: повелел прислуживать за столом не простой рабыне, а своей единственной дочери Лейле.
Ах, как прекрасна была юная персиянка! Отличалась она от привычных глазу казаков русских пышнотелых красавиц, но пленительный гибкий стан да смоляные кудри, что вились вокруг нежного личика, с которого ласково смотрели глаза, подобные фиалкам, надолго приковали к себе глаза гостей.
Григорий, что до сих пор любил Дарью и так и не смирился со своей потерей, подивился на красавицу и возвратился к неспешной беседе с ее отцом. А вот Ефим забыл и про еду, и про то, что есть с ним рядом другие люди: мир его сжался до малой малости, и никому там не осталось места, кроме прекрасной персиянки. Он, конечно же, не был монахом и любил, как всякий казак, покувыркаться с податливой бабенкой в душистом стогу сена. Но все это не затрагивало тайных струн его души.
...Всю ночь не спал казак, все ворочался с боку на бок, все вздыхал и пялился на луну и ужасно надоел Григорию, которому спать хотелось смертно после выпитого не в меру вина.
Не выдержав более мучений друга, Григорий спросил, что за кручина приключилась с Ефимом. И тот поведал, как поразила его в самое сердце красота Лейлы.
– И думать забудь! Не за тем мы здесь поселились, чтоб ты за девкой ухлестывал беспрепятственно, нешто забыл, зачем атаман нас послал в эдакую даль? Что тебе, дома девок мало? – жалостливый Григорий чуял, что не кончится добром Ефимова любовь.
Но сам Ефим и не подумал внять дружескому совету: он уже ни о чем другом думать не мог, кроме дивных очей персиянки. Так что пришлось Григорию одному бродить по персидской столице, чтоб узнать, как пресветлый шах принял казацкую станицу.