Волгарь
Шрифт:
ГЛАВА 14
Страшною была в Поволжье да и по все Руси зима: дворянские войска топили в крови народную войну, что начал Стенька Разин. За каждого убитого боярина или воеводу предавались смерти десятки и сотни крестьян. Целые деревни выжигались дотла, дикие пытки применялись для дознания, вдоль многих дорог стояли нескончаемые ряды виселиц, на которых болтались ужасающие промерзшие трупы. Князья Долгорукий, Ромодановский, Борятинский, Милославский с невероятной жестокостью выжигали семена бунтарства в народе.
Но хоть и не было связи более в частях совсем недавно огромного и грозного войска, да и состояло оно в большинстве своем из необученных, плохо вооруженных крестьян, тяжко приходилось царевым войскам в сражениях. Попробовавшие вкус воли люди дрались не на жизнь, а на смерть. Беглые холопы, нищие смерды и просто городская голытьба не могли противостоять регулярным полкам ратных людей. Но отступив, рассыпавшись по лесным заимкам, они собирались вновь и вновь и яростно бросались в битву, не щадя ни врагов, ни себя.
Только в январе удалось царским войскам погасить основной огонь крестьянской войны, но искры этого страшного костра то здесь, то там долго еще тлели и нет-нет да и вспыхивали кровавым пламенем бунта. Верили еще люди в своего великого атамана Степана Тимофеевича Разина, ждали его, надеялись, что вот-вот объявится заступник и рассчитается за них с притеснителями и обидчиками. Ходили о Стеньке легенды, колдуном мнился Разин простым людям, что может птицей взлететь в поднебесье, рыбой уйти в глубины вод али серым волком перекинуться. И хоть и доходили слухи о том, что разбиты атамановы силы главные, считали многие, что ложь это, что пытаются бояре оболгать своего самого страшного врага.
Но много было и таких людей, что верили царским грамотам да анафеме митрополита. И как зачитывали сии послания при большом народном собраний, ужасом полнились сердца людские, что носит еще земля мерзкого вора, богоотступника, христопродавца и изменника государева. Метался темный разум российского мужика не в силах понять, где правда, а где ложь.
Да и казачий Черкасск, вотчина и оплот Стенькиной вольницы, колыбель его замыслов и походов, все более и более подпадал обратно под влияние домовитых казаков во главе с Корнилой Яковлевым. И когда израненный Разин после поражения под Симбирском вернулся в Черкасск с горсткой уцелевших казаков, настороженно встретили его там. Был, конечно, Степан признанным вожаком, за которым шли тысячи людей. Но теперь были уж не те времена, а одной богатой шубой, что надел атаман, авторитет пошатнувшийся не поправишь.
И пошли прахом все старания Разина восстановить свое великое народное войско. Не пошли за ним черкасские казаки. А старые верные товарищи которые загинули в былых походах, а от которых вестей и вовсе не было, или возвращались они израненные да побитые. И самое тяжкое для деятельного атамана было то, что не поступало к нему правдивых известий, не мог Стенька планы свои строить сообразно верному положению.
Так и случилось, что предал его Корнило Яковлев, побил подначальных Разину казаков, а самого атамана в плен захватил и отправил в Москву с великим береженьем. Поступал так Корнило, сообразуясь с тайной царевой грамотой, где говорено было: со всем тщанием беречь заглавного бунтовщика от побега, дабы доставить оного в Москву для признания вины и последующей казни.
Четвертого июня 1671 года доставили Стеньку вместе с братом Фролом в Москву, где долго и жестоко пытали, добиваясь того, чтоб повинились бунтовщики и покаялись в своих грехах. Два дни продолжались пытки: кнут, раскаленные щипцы, дыба – все перепробовал палач, но только смеялся Разин в лицо мучителям.
А перед самой своей жуткой казнью перекрестился Стенька на храмовые купола, поклонился людям на все четыре стороны и сказал лишь:
– Простите, православные...
Казнили атамана четвертованием, и казнь эта ужаснула весь московский люд, что собрался в то утро на Лобном месте. Но долго ходили еще слухи о том, что не Разин это был, другого человека казнили, а сам атаман схоронился до времени. Но придет такой день, выйдет Разин во всей своей силе и опять подымет народ и поведет его за собой против бояр-кровопийц...
...Январская стужа лютовала за стенками бревенчатой избушки, что пряталась в глубине густого леса. На этой укромной заимке пережидали зимние холода Ефим со товарищи. Поначалу легко давалось Парфеновскому отряду вольное житье-бытье. Удалые работнички, пользуясь славой Разина, во многих селах встречали поддержку, и не было у них недостатка в съестных припасах. Да и оружейный запас в изрядном достатке пребывал. Но исконно казаки не воюют по зиме, а отлеживаются по домам на теплых печах. Потому-то к концу декабря поредел отряд почти в половину. А оставшиеся мужики не сильно рады были, что приходится им ютиться по лесным заимкам: многим грезилась ночами жарко истопленная банька, да ухватистая бабенка под боком.
Только чем дальше, тем меньше у казаков оставалось возможностей отмякать в городках и посадах. Все далее и далее катилась волна карательных боярских походов, и косо смотрели оседлые жители на пришлых людей. Боязно было горожанам привечать казачков: а ну как это бунтовщики, анафеме преданные, за укрывательство которых полагается жестокая кара. Немного оставалось охотников до боярских батогов и ласк пыточных дел мастеров, кои брались за каждого, на кого сыск указывал.
Вот и сидели озлобившиеся казаки в лесу, играли в опостылевшие кости, проигрывая друг другу ненужное добришко, да наливались дрянным винцом. Не раз поминали недобрым словом казаки того купчишку, что Христом-Богом клялся, дрожа за свою шкуру, какие убытки терпит, отдавая казакам такое первосортное вино.
Ефим мрачно взирал на своих людей, понимая, что если проклятая метель продлится еще дня два, то передерутся казачки до кроворазлитья. Уже сейчас ему с трудом удавалось сдерживать страсти, что бродили в тесной избушке, не находя выхода. Не думалось тогда есаулу о зимних невзгодах, когда звал он свой отряд купчишек шарпать. А сейчас думы невеселые занимали Ефима, чем бы потрафить мужичкам, чтоб не разбрелись до времени куда глаза глядят. Любой ценой надо было удержать ему товарищей до весны, а уж тогда веселее станет: наберут добра поболее, а к осени и по домам не грех. С хорошей поживой да с гладким брюхом не стыд показаться дома, а сейчас что: зипунов кот наплакал, морды у всех такие, что краше в гроб кладут!
Слава Богу, через день метель прекратилась, и мороз немного отпустил. Ефим предложил казакам:
– А что, ребятушки, не отрядить ли нам охотничков?
– Ты что, есаул, с глузда съехал? Нашел время охотой тешиться!
– Да не о том я, мужики! Ежели нам сейчас всем в деревеньку соваться не след до веселых бабенок, то одну хоть сюды притащить сдюжите?
Когда до казаков дошло, что имеет в виду их есаул, то избушка наполнилась радостным гомоном и солеными шутками. В веселый поход отрядили двоих дюжих парней и дали им с собой шелковую шаль с кистями, чтобы было чем прельстить женщину, а уж с остальным они должны были справиться сами.