Волго-Камье в начале эпохи раннего железа (VIII-VI вв. до н. э.)
Шрифт:
В бассейне Средней Камы раннеананьинским (VII–VI вв. до н. э.) является Таш-Елгинский могильник, открытый Н.А. Мажитовым [153] и исследованный в 1967–1969 гг. [154] в Янаульском районе Башкирской АССР на правом берегу Буя — левого притока Камы (рис. 5). Всего за три года работ здесь было вскрыто 25 могил, располагающихся двумя или тремя рядами параллельно берегу. В 20 могилах вскрыты одиночные захоронения, в одной (№ 19) — парное захоронение, две ямы (№ 9 и 13) содержали погребальный инвентарь, но не выявили следов костяка, т. е. были кенотафами, и в одном случае наблюдалось захоронение лишь черепа (№ 4). Все костяки лежали на спине вытянуто ногами к реке. В ряде могил (№ 18, 20–25) отмечены углистые включения в засыпи, а в могиле № 25 (№ 12 — 1969 г.) — следы прокала. В засыпи некоторых могил (№ 4, 8, 10, 16) отмечены черепа или зубы лошади. Погребальный инвентарь в основном датирует могильник VII–VI вв. до н. э. (рис. 39, А, Б).
153
Мажитов Н.А. Научный отчет о результатах археологической экспедиции 1967 г. — Архив ИА, Р-I, 3496.
154
Пшеничнюк А.Х. Отчего полевых исследованиях в 1968 г. — Архив ИА, Р-I, 3749; Пшеничнюк А.Х. Научный отчет об археологических исследованиях на территории Башкирии в 1969 г. — Архив ИА, Р-I, 3943.
Самым северным раннеананьинским могильником, входящим уже в верхнекамскую группу, является Скородумский, исследованный в 1951–1953 гг. пермскими археологами под руководством О.Н. Бадера [155] . Могильник располагается на краю низкой надлуговой террасы Полуденной — правого притока Камы. Здесь изучено всего 4 могилы, расположенные рядами и содержавшие по одному костяку. Судя по тлену от коронок зубов, в трех случаях погребенные лежали ногами к реке, в одном (№ 3) — головой к реке. В засыпи последней могилы отмечены углистые включения и следа прокала.
155
Бадер О.Н. Могильник Скородум в ранний этан ананьинской культуры. — «Ученые записки ПГУ» (Пермь), 1960, т. XII, вып. I.
Особенности погребального обряда ананьинских племен были рассмотрены рядом исследователей еще в 50-х — начале 60-х годов XX в. [156] Однако имевшийся тогда скудный материал, особенно по раннеананьинскому времени, позволил наметить лишь самые общие черты при минимальном их объяснении. К анализу погребального обряда не привлекались данные этнографии, не говоря уже о данных исторической лингвистики. В настоящее время накопился большой новый материал, особенно по раннеананьинским могильникам [157] , а также вышел ряд статей, посвященных археолого-этнографической [158] и этнографо-лингвистической [159] интерпретации погребального обряда народов лесостепной и лесной полосы Евразии, в том числе и финно-угорских. Все это создало реальную основу для более углубленного анализа погребального обряда раннеананьинской общности [160] .
156
Збруева А.В. История населения Прикамья…, с. 111 и сл.; Смирнов А.П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья. — МИА, 1952, № 28, с. 67 и сл.; Халиков А.Х. Очерки истории…, с. 26 и сл.
157
К 1960 г. исследовано было всего лишь 4 раннеананьинских могильника (Морквашинский, Луговской, Гулькинский и Акозинский), в которых было раскопано около 2000 кв. м площади и выявлено до 170 погребений с 200 захоронениями. К 1975 г. изучено еще 5 новых раннеананьинских могильников (Старший Ахмыловский, Тетюшский, II Полянский, I Новомордовский, Таш-Елгинский) и проведено дополнительное исследование ранее известных Акозинского и Морквашинского могильников, на которых раскопано более 15 000 м2 площади, выявлено более 1000 погребений с не менее чем 1300 захоронениями. Таким образом, общий объем материала увеличился более чем в 6 раз.
158
Чернецов В.Н. Представление о душе у обских угров. — «Труды ИЭ», 1959, т. II; Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX — начале XX века. Сборник Музея антропологии и этнографии, т. XXVII. Л., 1971; Домусульманские верования и обряды в Средней Азии. М., 1975; Materialen zyr Mythologie der Wogulen. Gesammelt von Artturi Kannisto. — MSFOu, 113. Helsinki, 1958.
159
См., например, Грачева Г.Н. Народные названия, связанные с погребениями и погребальными сооружениями (По материалам Западной Сибири). — В кн.: Этническая история народов Азии. М., 1972.
160
Начало такому анализу было положено совместным докладом и статьей В.С. Патрушева и А.Х. Халикова «Некоторые особенности погребального обряда Старшего Ахмыловского могильника».
Все известные к настоящему времени раннеананьинские могильники с определенным местоположением (к числу таковых можно причислить 20 памятников, см. рис. 5) располагаются по берегам Волги и Камы [161] , причем почти всегда занимая края относительно низких надлуговых террас (кроме Тетюшского могильника) [162] . Такое положение не случайно. В погребальных обрядах ананьинцев [163] , как и их предшественников-приказанцев [164] , значительную роль играли большие реки — Волга и Кама, выступающие как своеобразные реки смерти, соединявшие настоящий (верхний) и будущий (нижний) мир. Кроме расположения на низких берегах крупных рек, об этом свидетельствуют и формы могильных ям, нередко имеющих закругленные, как у лодок-долбленок, концы и иногда корытообразное дно (см. Ст. Ахмылово, Луговской и другие могильники), а также достаточно устойчивая ориентация погребенных ногами к реке: Ст. Ахмылово — 63 % погребенных, Акозино — 88; Моркваши — 100 %, I Ново-Мордово — 30 (70 % — головой к реке), Луговской могильник — 100 % и т. п.
161
Подгорно-Байларский могильник на левом берегу р. Ика (левый приток Камы) и Таш-Елгинский могильник на левом берегу Буя (левый приток Камы) практически располагаются по краю надлуговой террасы Камы.
162
Утверждение В.Ф. Генинга, что ананьинские «могильники расположены всегда на высоких берегах рек» (Генинг В.Ф. Археологические памятники Удмуртии. Ижевск, 1958, с. 56), очевидно, основано на недоразумении.
163
Збруева А.В. История населения…, с. 125.
164
Халиков А.Х. Древняя история…, с. 302.
Все это не случайно. В погребальных обрядах многих северных народов, жизнь которых была теснейшим образом связана с рекой — рыболовством и охотой в припойменных долинах, представления о реке как дороге переселения душ играли важную роль. Таковы верования обских угров [165] , эвенков [166] , археологически — у глазковцев Восточной Сибири [167] , племен эпохи бронзы Якутии [168] и т. п.
165
Чернецов В.Н. Представление о душе у обских угров, с. 126 и сл.
166
Василевич Г.М. Ранние представления о мире у эвенков. — «Труды ИЭ», 1959, т. II, с. 170 и сл.
167
История Сибири, т. I. Л., 1968, с. 209.
168
Там же, с. 208.
Отголоски представлений о реке смерти, о реке переселения душ сохранились и в фольклоре марийцев, удмуртов и коми. Таковы песня горных мари о Волге (Юл или Иола), где говорится об уплывании людей навечно вниз по реке [169] , сказки южных удмуртов о водяных гостях, перевозивших по Каме души умерших [170] , баллада о хозяине Зеленого мыса у коми на Печоре [171] и др. Интересно и то, что марийцы Волгу называют Юл (Йыл — на горно-марийском и в топонимах — Йояа, Йола-сола) [172] , что может быть сопоставимо с понятиями «верование», «обычай» (йула — мар. [173] , йылол — удм. [174] ). Возможно, что Волга, выступающая у ананьинцев — далеких предков волжских и пермских финнов — как основная река верований и обычаев, так и называлась «вера», «обычай».
169
Wichmann Y. Volksdichtung und Volksbr"auche der Tscheremissen. MSFOu, LIX. Helsinki, 1931, s. 180–181.
170
Munkacsi B. Volksbr"auche und Volksdichtung der Wotjaken. MSFOu, 102. Helsinki, s. 62–67.
171
Микушев А.К. Коми эпические песни и баллады. Л., 1969, с. 177 и сл.
172
Mikkola J.J. Des name Wolga. — FUF, В. XX, H. 1–3. Helsingfors, 1929, s. 125–128; Гордеев Ф.И. О происхождении гидронима Волга. — В кн.: Ономастика Поволжья. Ульяновск, 1969, с. 122. Статья представляет перевод статьи И. Миккола, правда, без упоминания автора.
173
Марийско-русский словарь. М., 1956, с. 157. Производные от слова «Юл», «юла» — «юлаш» (колдовать, заклинать), «юлылгаш» (заклинание, колдовство). Во многих финно-угорских языках это слово (joulu, jul, jol usw.) также означает обрядовое явление, колдовство, рождество и т. п. (Suomen kielen etimologinen Sanatoria, I. Helsinki, 1955, s. 119, 120; далее — SKES).
174
Удмуртско-русский словарь. М., 1948, с. 116.
В этнически подтвержденных могильниках волжских и пермских финнов традиции, связанные с рекой, выступают не особенно отчетливо. Однако все же следует отметить характерное для древних [175] и современных [176] марийцев расположение кладбищ у реки и преимущественное положение языческих погребений по направлению к реке [177] . Это же отмечается и для вычегодских коми [178] . А.В. Збруева сообщает о присутствии лодки или представлений о лодке в погребальном культе удмуртов и мари [179] . Любопытно, что в волжско-финских и пермских языках понятие «плыть» созвучно или тождественно с понятиями «убивать», «умертвить» (но не умереть):
175
Архипов Г.А. Марийцы IX–XI вв. Йошкар-Ола, 1973, с. 11.
176
Смирнов И.Н. Черемисы. Историко-этнографический очерк. Казань, 1899, с. 158.
177
Архипов Г.А. Марийцы IX–XI вв., с. 14.
178
Лашук А.П. Формирование народности коми. М., 1972, с. 82.
179
Збруева А.В. Луговской могильник. — «Труды ИЭ», 1947, с. 260.
мари — «ияш, ийын» (плыть) [180] — «ойган» (убитый горем) [181] ; или — «пуш» (лодка) [182] — «пушташ» (убивать, умертвить) [183] , мордва-мокша — «уеме» (плыть) [184] — «шавоме» (убить) [185] , удм. — «уяны» (плыть) [186] — «виыны» (убивать) [187] , коми — «уйны» (плыть) [188] — «виоы» (убийство) [189] .
180
Марийско-русский словарь, с. 140.
181
Русско-марийский словарь. М., 1966, с. 773.
182
Марийско-русский словарь, с. 474.
183
Там же, с. 475.
184
Русско-мокшанский словарь. М., 1941, с. 206.
185
Там же, с. 307.
186
Лытнин В.И., Гуляев В.И. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970. с. 296.
187
Русско-удмуртский словарь, с. 369.
188
КЭСК, с. 296.
189
Коми-русский словарь. М., 1961, с. 107.
Последнее очень важно, так как очевидно, по представлению древних (в данном случае раннеананьинских) предков восточных финнов, так же, как и обских угров [190] , окончательная смерть у человека наступала лишь после ухода из тела этой души, которая отправлялась по реке смерти и у обских угров так и называлась «уходящая вниз (по реке) душа» [191] . В представлениях ранних ананьинцев этот процесс, вероятно, происходил насильственным путем, для чего, может быть, совершались какие-то обряды, ускоряющие переход от жизни к смерти, и совершались какие-то действия, символизирующие процесс отплытия — убийства.
190
Чернецов В.И. Представление о душе у обских угров, с. 130.
191
Там же, с. 126.
До окончательной смерти по представлениям обских угров вторая душа умершего человека превращалась в какое-то водяное насекомое (жука, жужелицу и т. д.) [192] . У восточных финнов также существовало близкое представление. В частности, аятские марийцы полагали, что человек может умирать до семи раз, переходя из одного мира в другой, и окончательно умирает, когда превращается в рыбу [193] . В связи с этим интересно отметить, что во многих финских языках понятие «умереть» — общеперм. «kul» (мари — колаш; удм. — кулыны; морд. — куломе и т. п.) созвучно с понятием «рыба» — общеперм. «kal» (мари — кол, морд. — кал, финск. — кала и т. п.) [194] .
192
Там же, с. 125.
193
Смирнов И.Н. Черемисы…, с. 150.
194
КЭСК, с. 143; SKES, I, s. 146.