Волхвы

Нагибин Юрий Маркович

На что он рассчитывал? Понятия не имею. На чудо. А может, как в анекдоте про старого еврея, который варил яйца и продавал по той же цене; на вопрос, зачем ему это нужно, он отвечал: я при деле да еще бульон остается. Декаро тоже был при деле: морочил мне голову, ездил в Москву, где не знали, куда его посадить, кейфовал в стране самых красивых в мире коней и самых сочных дынь, попутно разбивал молодые и не очень молодые женские сердца — словом, чувствовал напряжение жизни, к тому же и бульон оставался.

Когда мой друг адвокат проявил настойчивое

желание узнать, кто, когда и куда переводил мне не дошедшие по назначению авансы, Декаро ликвидировал свою призрачную римскую студию, сжег бланки, прогнал секретаршу и укрылся в Неаполе — городе миллионеров. Он стал неуловим. Нынешний его адрес никому не известен, дом где-то в провинции Лацио заколочен, жена-невидимка (как все итальянцы, супруги Декаро пребывают в «сепарации») затерялась в голландских шхерах, дети упрятаны от посторонних глаз не то в Германии, не то в Скандинавии. Был человек — глава семейства, режиссер, актер, домовладелец, хозяин студии — и вдруг все растаяло, рассеялось, как сон, как утренний туман. Ни одно чудо библейских волхвов не может сравниться с чудесами в решете этого итальянского кудесника.

Вот так появился на свет — уже мертворожденным — сценарий «Волхвы»…

Литературный сценарий

1. С высоты птичьего полета мы видим землю, залитую южным солнцем, в каменистых складках невысоких гор, с зелеными пятнами рощ и садов на буром выжженном травяном покрове; видим белые домики селения под купами кедрачей и пальм.

Мы стремительно снижаемся, как подбитая стрелой птица, и, скользнув над плоскими крышами, узкими улицами, арыками, приземляемся у маленькой белой хижины…

2. Из хижины выходит парень лет двадцати пяти — двадцати семи, чуть выше среднего роста, мускулистый, стройный, с открытым лицом, чье простодушное выражение осложнено глубоким, «изнутри», взглядом темно-карих, почти черных глаз. Его зовут Алазар, о нем и пойдет наш сказ.

Он держит в руках медный таз, собравший на себе все солнце, и путь его лежит на зады хижины, где находится небольшая пасека — с десяток ульев, над которыми кружат с жужжанием пчелы.

Над ветхой глинобитной оградой, отделяющей пасеку Алазара от соседского пчельника, вьется сизый дымок. Порой в прозорах ограды промелькивает фигура пасечника с защитной самодельной маской на лице и дымным факелом в руках.

Алазар идет к своим пчелкам без всякой защиты: ни маски, ни факела.

Гул пчел, усилившийся с его появлением, обретает стройность музыкальной фразы, в нем слышится певучий речевой ритм. Пчелы вьются вокруг головы Алазара, иные садятся к нему на лоб, щеки, но не жалят, а, посидев, вновь пускаются в полет.

— Спокойно, спокойно, хорошие вы мои, — приговаривает, улыбаясь, Алазар. — Я вижу, что вы мне рады. Как поработалось с утра? Вы видели, белые медоносы расцвели за оврагом? У них чудный нектар. Ну конечно, вы все знаете без меня.

Он

открывает улей и достает золотисто-коричневый, тяжелый от сладкой благодати брусок сот, а на его место закладывает пустые вощаные соты. Когда Алазар переходит к другому домику, в гудении пчел появляется сердитая нота.

— Вы не любите своего короля? — спрашивает Алазар, заглядывая в улей. — Вы хотите свергнуть его?

Пчелы кружатся быстрее, их песня становится громче и агрессивнее. Порой они почти задевают лицо Алазара.

— Успокойтесь, — просит их Алазар. — Я не вмешиваюсь в ваши дела, но старых надо жалеть.

Пчелы выписывают резкие зигзаги, выдающие их раздражение, гудение утончается до злого свиста.

— Старый и умный король лучше молодого, но глупого, — мягко упорствует Алазар. — Вы все равно сделаете по-своему, но прислушайтесь к доброму совету…

3. Из-за ограды за Алазаром наблюдают двое: угрюмый, с повисшим носом мужчина-пасечник и такой же носатый подросток, видимо, его сын. У обоих надо лбом столбиком торчат задранные маски.

— Он разговаривает с пчелами? — спрашивает мальчик.

— Колдун! — зло бросает мужчина.

Они отходят от ограды, и мужчина приказывает мальчику:

— Сироп!..

Тот подает отцу деревянную чашу с сахарным сиропом (сахар был известен как лекарственное средство задолго до Рождества Христова).

Пасечник устанавливает ее возле ульев, и тут же на сладкое лакомство слетается жадно чуть не весь пчельник.

— Алазар не дает пчелам сиропа, — говорит мальчик. — У него цветочный мед.

— Колдун! — повторяет мужчина. — Он знает слово. Наши пчелы дают мало меда, если их не подкармливать.

— Его мед душист, — продолжает мальчик. — А наш ничем не пахнет.

— Колдун!.. Чужак. Бродяга. Откуда он взялся?.. Надо было гнать его вон, — выплескивает злую зависть мужчина…

4. Внутренность хижины Алазара. Молодая женщина, то ли спавшая, то ли грезившая в постели, которую недавно оставил ее муж, сняла со лба руку, сладко потянулась и с неловким усилием села…

Она откинула с лица пышные каштановые волосы, открыв чистый гладкий лоб, огромные, удлиненные к вискам глаза цвета меда, вздернутый нос и нежный рот с чуть вздернутой верхней губкой, что придает ей слегка обиженное выражение. Поднявшись, она шагнула в свет, льющийся в открытую дверь.

На гладкую белую стену упала ее четкая тень. Она подняла рубашку до подмышек и скосила глаза на свою тень. Она видела стройный прогиб спины, острые, но уже наливающиеся груди, красивую линию бедра и большой, как арбуз, словно нарочно приставленный к юному девичьему телу, живот. Лицо ее принимает еще более обиженное выражение.

— Какой же я урод! — прошептала она. — Скорей бы уж родить, а то Алазар разлюбит меня.

В ответ слышится счастливый смех, это вошел Алазар с куском янтарного меда на пальмовом листе.